Старопланинские легенды

— Где Рачо? — спрашивает Вылчо, оглядываясь по сторонам. — Что-то не вижу его.

— Кто? Самсар-то? Да вон он. Речь держит.

Немного поодаль собралась толпа солдат, и между ними можно было заметить, как всегда, вдохновенное, смуглое лицо Рачо. Он что-то говорил — с пылом и оживленно жестикулируя.

— Все речи держит, — прибавил Крыстан. — Ученый… Ты, Вылчо, не сказал, от кого подарки. Кто их прислал-то?

— Горожане. А то кто же! Скоро раздавать будут.

— А табак есть? — настойчиво повторил свой вопрос Вартоломей.

Кто-то легонько тронул Вылчо за локоть. Он обернулся и поглядел с недоумением: перед ним стоял незнакомец, выглядевший в своем солдатском мундире как ряженый, — шинель страшно велика, рукава закрывают руки, патронташ болтается, вещевая сумка — чуть не до колен, как у нищего. Но самое странное впечатление производил большой деревянный крест, пришитый спереди к фуражке. Под этим крестом и фуражкой ютилось изможденное, бледное лицо с ввалившимися тусклыми глазами, оживляемыми лишь отблеском костра. Полуопущенные веки придавали взгляду кроткое, мечтательное выражение. Вдруг Вылчо догадался.

— Люцкан? Ты? — с удивлением воскликнул он. — Я тебя не узнал. Значит, тоже здесь? Ну, тогда Стамбул наш!

Вартоломей указал Вылчо глазами на украшающий фуражку Люцкана большой крест и, лукаво подмигнув, промолвил:

— Скажи, Люцкан, скажи, возьмем мы Стамбул или нет?

В лице Люцкана появилось что-то важное, самодовольное.

— Стамбул будет наш, — заявил он. — Крест одержит победу над полумесяцем. Обязательно. Честной животворящий крест и православная вера. Бог не станет помогать нехристям. Мы их в пух и прах разбивали. Чем? Крестом. Царь Константин тоже шел на войну — не знал, победит или нет. А ему явился крест на небе и огненные буквы: «Сим победиши!» В кресте — сила. Носи крест перед собой и не бойся.

Все это Люцкан произнес вдохновенно и быстро, словно заучил наизусть. Вартоломей, посмеиваясь, лукаво подмигивал Вылчо, который не знал, что думать, и глядел то на Люцкана, то на деревянный крест у него на фуражке. Воинственная речь Люцкана совершенно не подходила к его жалкой фигуре. Под этой чуждой маской легко угадывалось простодушное, кроткое лицо того самого Люцкана, который в доброе старое время продавал цветы, объяснял их символическое значение и рассказывал о своей и чужой любви. Только лицо это страшно изменилось; на нем были теперь ясно видны следы усталости и с трудом переносимого страдания. Видя это, Вылчо, который хотел было подшутить над Люцканом, как это обычно делали все, отказался от своего намерения; ему стало жалко беднягу, и он, в тон Люцкану, промолвил:

— Это верно, Люцкан. Крест победит. А ты как себя чувствуешь? Ранец-то тяжеловат небось?

— Ему не тяжело, — возразил Митю Караколев. — Он здоров, хорошо себя чувствует. И два ранца понес бы, кабы только не по этой грязи. Да хлебушка бы побольше.

— И табаку, — печально добавил Вартоломей. — Табаку не присылали, Вылчо?

— Да там, кроме табака, ничего и нет. Солдатам — в пакетах, офицерам — папиросы.

— Господи, да больше ничего и не надо! — грянул бас Вартоломея. — Мне бы побольше табачку, а там хоть трава не расти!

— Впрочем, есть и другое.

— Что? Что?

— Подарки. Носки, рубахи, фуфайки, перчатки теплые. Барышни городские вязали. Для героев на фронте.

— Слышишь, Люцкан? — воскликнул Вартоломей. — Небось и тебе Цветана что-нибудь прислала. Скрываешь, черт! Есть там что-нибудь для него от Цветаны, Вылчо? Есть, уж я знаю. Хоть она и обручилась с инженером, а все-таки есть. Тут старая любовь. Есть, Вылчо?

— Должно быть, — засмеялся тот.

— Есть, я знаю. Тут любовь. Люцкан пылает ярким пламенем. Поэ-ма.

— Варто! — крикнул Караколев, сделав такой выразительный жест кулаком, что певец сразу умолк, виновато глядя по сторонам.

В голове колонны солдаты стали подыматься, надевать ранцы, строиться на шоссе.

— Встать! — послышалась команда уже вблизи.

Вылчо и друзья его прекратили разговоры, не зная, что еще сказать, торопливо пожали друг другу руки и простились с той искренней, трогательной сердечностью, с какой прощаются на поле боя, не зная, придется ли опять свидеться. Колонна снова двинулась по шоссе. Мало-помалу многочисленные костры остались позади и один за другим погасли, а последние струйки дыма исчезли, растаяв в тумане. По неприветливому мертвому кругу поля опять протянулась черная лента людей и телег. Склоненные человеческие фигуры, пошатываясь от усталости, шагали медленно, безмолвно, неуверенно, колеблющимися шагами по скользкой грязи. А небо над ними было все так же мрачно, безнадежно, все так же окружал их сомкнутой стеной туман, и дождь лил и лил, набрасывая на них свою холодную мокрую сеть.