Старослободские повести

Сестрам и сама их девичья доля, как говорится, не велела оставаться в родительском доме. А жизнь распорядилась и того жестче. Ушла на фронт овдовевшая Наташа, нанялась домработницей в Щиграх четырнадцатилетняя Люба. Потом Люба завербовалась на ткацкую фабрику в Куровское; после войны, демобилизовавшись, к ней туда уехала и Наташа, собиралась уехать и Маруся... но тогда, в сорок пятом, ей не выдали документы... Вышла замуж Люба и уехала с мужем в Брянск, ездил к ним отец, помог построить маленький домик: горницу да кухню, где они и жили все эти годы, растили троих детей, и только в прошлом году построили новый, побольше, — и, понятно, счастливы им. Долго не складывалась жизнь у Наташи, но потом (это по-моему, но, кажется, так оно и есть) — ей и ее мужу Ивану просто посчастливилось встретить друг друга. У Ивана тоже сложилась жизнь: рано лишился отца, жизнь с отчимом, до армии работа в колхозе без какой-либо специальности, в войну был десантником, прошел пол-Европы, а после семи лет армейской службы — ни семьи, ни дома, ничего. Они согласно решили оставить шахты и уехать сюда, в деревню, на родину Наташи — начинать тут новую жизнь. И начали они ее тоже в этой вот нашей старой хате, жили вместе с нами, и Ивану, я знаю, не всегда уютно было у нас, хотя по своей природной деликатности и сдержанности он никогда об этом не говорил, был всегда почтителен и к нашему отцу, и к тете Поле, мачехе нашей, был, может быть, самым добросовестным работником в колхозе и не покладая рук работал на наше общее хозяйство, — и постепенно готовились строить свою хату, обзавестись своим хозяйством. Отец отдал им наш сосновый амбар, из него поставили горницу, а к ней пристроили кухню. Вот и живут теперь Ваня и Наташа своим домом, своим хозяйством. Оба трудолюбивые, хозяйственные, они живут в достатке — и с радостью, хлебосольно принимают у себя всех нас.

А мы, ребята? Виктор окончил школу ФЗО, получил специальность плотника и был направлен на стройку в Москву. Петр окончил семилетку прекрасно, ему бы учиться дальше, но у отца не было средств содержать двоих в городе, и Петр пошел на государственное содержание в железнодорожное училище, откуда был направлен в Горьковскую область — и живет теперь там, в городке на Волге, оставил бригадирство на железной дороге, пошел на завод, жил с семьей в тесной комнатке в бараке, вечерами из поселка в город ездил на занятия в техникум, теперь он специалист-электрик, начальник цеха. А мне, последнему, посчастливилось окончить дневную десятилетку, а после армии и университет; и по распределению я уехал на Урал.

Так вот и не остался никто из нас в этой хате, никто не вернулся сюда. Было вернулся Виктор из Москвы: туберкулез легких и водка ослабили брата, и он решил было начать новую жизнь тут, в деревне, на что охотно согласилась и его жена Маша, тоже ничего не видевшая светлого ни в своей семье в Плавске, где буянил пьяница-отчим, ни на той же стройке в Люберцах, куда она попала шестнадцатилетней выпускницей ФЗУ. Они и пожили в нашей хате несколько лет, брат успел посадить и этот вот яблоневый сад... а потом не захотел жить тут, уехал с семьей в Плавск, на родину жены, и, почти без средств, начал строить свой собственный дом.

...И когда от тяжелой болезни умерла наша мачеха тетя Поля, отцу ничего не оставалось делать, как продать эту вот нашу хату и самому уехать отсюда.

 

В прошлом году летом мы съехались в Плавске: отец, Петр и его восьмилетняя дочь Домочка, названная братом этим редким теперь именем в память матери. У Виктора был рак желудка, он уходил на глазах. В один из вечеров за бутылкой «Столичной» — Виктор тоже выпил с нами рюмку — мы загорелись желанием взять его с собой в деревню. «Смотрите... — покорно сказал Виктор, отдавая нам, младшим, право решать. — Вообще хотелось бы... хоть бы сад посмотрел...» Но утром брату стало хуже, и мы отказались от своей опрометчивой затеи, Виктор захотел проводить нас на вокзал, мы тихо шли по пыльному Плавску, много раз останавливались, чтоб брат передохнул, разговаривали о чем придется. А когда подошел поезд, брат как бы невзначай сказал: «Вы, ребят, это... в сад там зайдите, посмотрите, как он...»

Несколько дней спустя с Петром и Домочкой мы стояли на горском поле, отсюда — на той стороне лога. Было жарко, выбросившая колос густая зеленая пшеница серебрилась на ветру. Мы вспомнили давнюю привычку: раздергивали надвое зеленые стебли пшеницы и пробовали на вкус их нежную сочную мякоть, — сок — со сластинкой — так хорошо напоминал детство. Светловолосая сероглазая Домочка смеялась, глядя на нас: «Траву едят!»

— Вон в той хате мы жили, — и Петр показал дочке нашу хату. — Там бабушка твоя жила, Домна Андреевна. Помнишь, я рассказывал тебе о ней. А вон от хаты по выгону, а потом по горе чуть заметна дорожка к колодцу — по ней бабушка за водой ходила, — не то, что у твоей мамы: и в ванной, и на кухне вода! А за хатой видишь сад? Дядя Витя яблони там посадил...