Старослободские повести

И вышло, что не зря боялись они: наши-то все отступали. В морозные ночи со стороны Белгорода и Курска уже отчетливо слышны были раскаты орудийной пальбы. Страшно было, когда по ночам где-то высоко гудели самолеты, стреляли трассирующими пулями, а в стороне Курска с вечера до утра шарили по небу прожекторы. Сходились люди на улице, прислушивались к гулу, что с каждым днем был слышнее, — и о чем только не думалось тогда...

На колхозную работу уже не ходили. Намолоченный хлеб, что не успели сдать государству, раздали колхозникам. А скирды необмолоченной ржи стояли в поле, и никто не знал, что с ними делать: молотить — а кому достанется этот хлеб? Председатель Егор Иванович поехал в район разузнать, как и что делать дальше. Вернулся с плохой вестью: колхоз временно распускался — а это значило, что точно быть им под немцем. Как будет в оккупацию, никто не знал, но люди попроворней стали растаскивать по домам колхозный инвентарь: плуги, сохи, бороны, даже веялки. Лошадей и другой колхозный скот еще раньше угнали куда-то, но в полях бродили беспризорные лошади, и молодые ребята ловили их, несколько семей обзавелись лошадьми: кто одной, а кто и парой.

По ночам то в одной стороне, то в другой занималось зарево: горели необмолоченные скирды. Жгли, чтоб не достался хлеб врагу. Поджигала их, как говорили, специальная группа районных коммунистов, а с ними и колхозный председатель Егор Иванович. Тяжело было смотреть на все это. «Жгуть, палять хлебушко... — вздыхала мать Прасковья. — Чують, стало, что отступать не миновать. Э-эх, горе-горькое...» И от мысли, что уничтожается все, что делали и растили сами, что не будет завтра привычных колхозных будней, не окликнет и не пошлет утром на работу бригадир, а обречены они, бабы, день-деньской сидеть дома и выжидать неизвестно чего, — от этой мысли холодом сжималось сердце и подступал к горлу комок. Ходили слухи об эвакуации, но из района никто не приезжал, местной власти уже не было, и никто не знал, что делать.

Стало опасно и от волков. Фронт гнал их впереди себя, они собирались в стаи-станицы и так, станицами, переходили с места на место. Каждый день рассказывали: то видели стаю на болоте, то в поле. А вечером, только стемнеет, выть начинали. Бывало, аж мороз по коже, когда в темные осенние ночи близко слышишь этот их вой из болота, а то и совсем где-то рядом — в засеках, на огородах, под горой. И почти каждый день: там собаку утащили — и тут же на огороде разорвали, одни кости обглоданные валяются, там в закутку к овцам или к корове чуть не забрались. Засидятся девки да ребята-подростки у кого-нибудь в хате допоздна — а потом, кто на отшибе живет, и боятся домой идти.

А потом было... Утром, часов в десять уже, забежала к ним Настя. «Порка! Варька! — кричит, а сама насмерть перепугана. — Что же вы сидите! Там под горой волки — стадо целое!..» Набросили они с Прасковьей фуфайки, она, Варвара, вилы схватила — и на выгон. А там уже вся деревня: мужики, кого по годам на войну не взяли, бабы, девки, ребятишки. С вилами, с лопатами, с кольями — кто с чем. Стоят на выгоне над самым логом, вниз смотрят. И молчат все. И они с Прасковьей подбежали — и словно обмерли. Там, по подгорью, двигалась волчья стая — как стадо телят шли. И совсем близко, по их стороне лога. И не то, чтоб бежали — просто шли. Вышли они из болота и вот шли логом в сторону от фронта. Кое-кто из баб чуть не попались: сошли вниз к колодцу — а тут и волки эти показались, бабы побросали ведра и еле-еле на гору взбежали. А теперь вот вся деревня стеной по-над логом стояла. Боялись, как бы волки на деревню не повернули. Но те шли прямо по логу и вроде совсем не замечали людей. А они, люди, стояли молча и смотрели на эту стаю как на какое страшное знаменье: даже старым людям никогда не приходилось слыхать, чтобы собирались волки в такие большие станицы. И долго-долго провожали они глазами стаю. Тогда уже первый снег выпал — и на белом их далеко было видно, пока не скрылись они за дальним изгибом лога. Да и потом долго еще не расходился народ — и каких только разговоров и толков не было! И еще жутче стало. Боялись: вдруг и вправду, как ходили слухи, дадут команду всем отступать? Куда и как пойдут они? Ить в каждой семье по четверо да по шестеро детей!..

Да слава богу, минула их эта чаша — уходить зимой с детьми неизвестно куда.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Фронт обошел их деревни сторонами. К ним, по низине и болотам вдоль реки, — ни дорог, ни хороших мостов через речку. Так что не видели в их деревнях наступления немцев.