Старослободские повести

Бабы уже столпились у дома Ховалыгиных. Андрей стоял тут же. Одет в солдатское, в пилотке. Забинтованная правая рука висит на марлевой повязке. Варвара протиснулась поближе:

— Мишка... как он там, Андрей?

Андрей посмотрел на нее... и у нее замерло все.

— Убило его, — сказал. И отвел глаза.

 

...Всего год назад совсем завалился старый плетневый половень на огороде Насти. А то все стоял, напоминая деревенским вдовам и без того никем не забытые безутешные их слезы. Так и велось тогда в деревне: получит баба похоронную — наревется с семьей дома, а сумерками идет в Настюхин половень — и в вечерней тиши слушают люди, как причитает-убивается там горемычная. И никто не идет успокоить, потому что не нужно это: пусть побудет одна, пусть выкричится, ослобонит слезами душу. И только не заиграет в этот час в деревне гармошка, не запоют девки своих песен.

Отголосила свое в том половне и Варвара. А что дома ночами глушила подушкой рыданья, так их мало кто слыхал...

 

А через месяц нежданно проглянула надежда на радость. Никита, принес извещение: муж ее, Кузнецов Михаил Осипович, пропал без вести. Вместе со свекром и свекровью, Осипом и Матреной, ходила она еще раз к Андрею, спрашивали, не ошибся ли он. И опять уверял Андрей, что на его глазах убило Мишку, но хоронить он его не хоронил, потому что самого ранило и его отправили в госпиталь. Рассказывал все это Андрей как-то неохотно, будто хотел поскорее отделаться от разговора. И Варвара терялась. Андрею не было никакого смысла говорить неправду, а извещение давало хоть какую-то надежду: пропал без вести — так, может, еще отыщется, мало разве таких случаев!

— Сходи-ка ты к Грачихе, — как-то сказала ей Настя. — Сходи, погадай, может, чего и скажет. Вон, даже с других деревень идут к ней бабы.

До этого Варвара не хотела к ней идти. Говорили, что мать Грачихи была ведьмой, коров по ночам доила, а перед смертью она передала «слово» дочери. Сама Грачиха тоже на ведьму была похожа: высокая, сгорбленная, костлявая, один глаз сплошное бельмо, другой черный. Боялись в деревне неосторожного взгляда Грачихи, говорили: могла она сглазить и ребенка, и взрослого человека, и скотину. Дом ее стоял в проулке, на отшибе деревни, и кому приходилось идти ночью по проулку, все старались побыстрей пройти это место. Побаивалась Варвара, а после совета Насти решилась. Насыпала в платок фунта два муки, завернула кусок масла и пошла к гадалке.

Грачиха гадала на блюдце. Она расправила на столе замусоленный лист бумаги, на нем по кругу были написаны все буквы алфавита, поставила в этот круг блюдце и велела Варваре смотреть на черную метку на нем. Сама Грачиха водила пальцем по блюдцу — все быстрей и быстрей и нарочито таинственным голосом шептала какие-то непонятные заклинания. Варвара воочию видела, как блюдце вращалось то быстро, то медленно, а Грачиха спрашивала, на каких буквах задерживается риска. К концу гаданья Грачиха объявила: жив Мишка. «Жив! Вот смотри: «он» точно показывает!» — говорила Грачиха. И хотя Варвара сомневалась в этом гаданье, а надежда, что муж жив, укрепилась в ней.

Эту надежду поддерживал в Варваре и председатель сельсовета Егор Иванович. Тыщин дружил с отцом Варвары, гулял у нее на свадьбе и теперь тоже не забывал о ней. После того, как их отряд сжег по району хлеба, Егор Иванович воевал. На фронте он потерял ногу и к концу сорок третьего года вернулся домой на протезе. Его и поставили председателем сельсовета. Егор Иванович тоже надеялся, что жив ее Мишка: на войне, мол, чего не бывает.

И она все больше верила в эту веру.

V

За Мишку назначили пенсию.

 

Получила Варвара в сельсовете первые семьдесят рублей — и в тот же вечер зашел к ней Андрей. Его, за отсутствием других подходящих мужиков, поставили председателем колхоза, и он взял в привычку наведывать вечерами баб, сшибать рюмки. Пришел Андрей уже крепко выпивши и без всякого стесненья попросил поставить поллитровку. Дескать, надо же обмыть пенсию. Выгнала б его Варвара: нашел, бесстыжий человек, что обмывать, — да хотелось ей еще раз расспросить его о муже. Достала она поллитровку самогона, поставила на стол. Дети спали. Стакан один поставила. Выпивали в деревне бабы, и Варвара при случае стопку-другую осиливала, но с Андреем не хотела: давно подозревала — что-то темнит он с Мишкой. Андрей выпил стакан, потом еще один. Совсем опьянел председатель, а уходить не собирался.

— Ну, пора тебе, Андрей, — сказала она.

— А я, может, у тебя хочу посидеть...

— Иди-ка ты к своей жене, — просто посоветовала она ему. — Ей и так уж за тебя стыдно.

— Лучше других хочешь быть, значит. Ну, ладно... — Андрей встал, подошел к Варваре. Остановился, стоит — шатается, ковыряет в зубах уцелевшим мизинцем изуродованной правой руки. И хотя пьяный, а конопатое лицо недоброе. — А тебе не стыдно липовые деньги получать? — сказал. — Пенсию за живого мужа?

Словно под колени ударили ее. Вцепилась она пальцами в дверной косяк, сама глаз с Андрея не сводит.

— Не думала? В плен сдался твой Мишка. Немцам в плен.

Так и сказал. Оцепенела она, прижалась к стенке, смотрит на Андрея.