Старость аксолотля

– Так что тогда? Тоже притворяемся и сидим тихо? Или все же сделаем так, как хочет Капитан, и сыграем за него открытыми картами?

– Всегда можно снова попробовать с Навигатором…

– С ацетиленовой горелкой и клещами? А может, соорудишь из своих порошков какую-нибудь сыворотку правды? Иначе все кончится, как и в прошлый раз.

Я вздрогнул.

– Мы снова падаем в пропасть. Нельзя дать втянуть себя в подозрения и заговоры, мы задохнемся в такой атмосфере. Ничем хорошим это кончиться не может.

– То есть – притворяемся глухими?

Я подвесил четвертый шарик, и Радист чихнул, разметав всю игровую позицию.

– Гм… – я утер лицо рукавом. – Попробую зайти к Пассажиру как-нибудь со стороны. Завести нейтральный разговор. На другую общую тему.

– О скуке и клаустрофобии?

– Об искусстве, сопливый ты невежа. Об искусстве.

К Пассажиру я зашел после ужина – он там не появился, и повод был вполне подходящий.

– Вы не заметили, Доктор, эпидемию насморка на борту?

Я рассмеялся.

– Мы всегда что-нибудь подцепляем на орбите! Грипп распространяется в Солнечной системе с крейсерской скоростью от Меркурия до Нептуна, Луна рассылает вирусологические бюллетени.

– Ну, может и так, может и так.

– А вы подозреваете Навигатора? Биологическое оружие?

– Тогда ему пришлось бы где-то держать противоядие для себя, верно? Вы его не нашли. Что ж… Он тоже уже чихает?

– Гм… не заметил.

Каюта у него была просторная, он за это платил. Пассажир жестом предложил мне сесть в кресло за столом, следуя планетарному этикету. Я притянул себя к сиденью. Свободные стены напротив были заклеены фотообоями – не пейзажей Земли, но светящихся неоновых вуалей туманностей и поразительной красоты расцветающих сверхновых. В свете мощных ламп они почти ослепляли, и я заморгал. Пассажир завис по другую сторону стола, задумчиво потягивая через соломинку какую-то жидкость из колбы. За койкой был закреплен на стене магнитами багаж – три больших ящика, обклеенных старыми таможенными пломбами, каждый с шифровым замком.

Пассажир не сводил с меня взгляда, пока я осматривал его каюту. Я многозначительно улыбнулся. С чего бы начать… Он наклонил голову, и я заметил бледную татуировку на его виске, религиозный или математический символ. Рыба? Незамкнутая восьмерка?

Над столом висела книга.

– Вы… читаете?

Я перевернул книгу обложкой вверх. Поэзия Уолта Уитмена.

– Да.

Он выдал себя этим коротким «да», вернее, тем, как его произнес. Это не была односложная резкость, робость или признак нежелания вести беседу. Это уже было то «да», которое приходит после многих лет ответов на подобные вопросы, когда в чем более искренние, долгие и детальные объяснения вдаешься, тем в более глупой ситуации в итоге оказываешься. Необходим некий общий код, тайный язык, система условных знаков. Сперва мы узнаем друг друга среди чужих – один из ста, один из тысячи, – и лишь после этого следует приглашение, которое можно принять или отвергнуть, не опасаясь какой-либо ловушки и общественного клейма.

Человек, читающий старинную поэзию во время межпланетного путешествия.

Я искал подходящие слова.

– Я тоже, когда не могу заснуть…

– Лекарство от бессонницы?

– В космосе, в этой машинной тишине…

– Да.

Да. Он понимает? Возможно. Я сам не до конца понимал.

Голос его звучал тихо, приглушенно, слегка отстраненно. Над каждой фразой висела четверть вопросительного знака, музыкальный символ неопределенности.

Начерти равносторонний треугольник: дерзость – робость – и что в третьей вершине?

Я листал томик.

Ночь над прерией,
Ужин кончен, костер приникает к земле,
Усталые иммигранты спят, укутавшись в одеяла;
Я брожу в одиночестве – останавливаюсь,
                                     гляжу на звезды, —
Кажется, до сих пор ничего в них я не понимал.
Теперь я стою, поглощая покой и бессмертие,
Восхищаюсь смертью и всем, что она обещает.
Какое изобилие! Какая духовность!
                                     Какая законченность!
Тот же самый извечный человек и его душа – те же
самые устремления, та же самая суть.
Я думал, что день роскошней всего, пока сегодня мне не
открылся недень,
Я думал, что этого мира достаточно, пока бесшумно
вокруг меня не возникли мириады других миров.
Теперь меня наполняют великие думы о вечности и
мироздании, и я меряю ими себя,
И люди других миров догнали помыслами своими людей Земли,
Или еще не догнали, или, может быть, много дальше,
чем люди Земли.

[193]