Старость аксолотля

– Да, но примитивное космическое искусство не может быть ни воспроизведением, ни продолжением искусства примитивного человека! На этом основана проблема необратимости прогресса. Имбриумисты ведь хранят в памяти все предыдущее искусство человечества. И даже если бы они его не знали, оно так или иначе в них сидит, ибо они родились и выросли в культуре, также построенной на нем. Более того, доисторическое искусство служило – вместо таких еще не сформировавшихся инструментов, как письменность или наука, – для описания, постижения мира. А ведь для нас нет возврата к состоянию «до письменности», «до науки». Невозможно построить эстетику на имитации самоограничения.

– Так какие мосты вы хотите перебросить через десятки тысяч лет?

– Есть… гм… анекдотические связи. Древнейший документ человеческой астрономии, палеолитическую кость с записью наблюдений Луны, ведшихся в течение шестидесяти девяти дней, нашли в долине Везера, где возникли все подземные сокровищницы искусства: Ласко, Лоссель, Комбарель, Фон-де-Гом, а недалеко оттуда и Тейжа, и Пэр-нон-Пэр.

– Но когда вы говорите «примитивное космическое искусство», вы все же имеете в виду конкретное, живое течение искусства, отличное от всего, что возникло на Земле. Имбриумисты, если я правильно помню их манифесты, обосновывают это отличие политически и мистически, – я увидел мелькнувшую на лице Пассажира презрительную гримасу. – Вы с ними не согласны?

Он закрыл альбом и убрал его обратно в футляр. Какое-то время его взгляд блуждал по каюте, будто ища некую зацепку, чтобы связать обрывки мыслей.

– Нам нравится то, что красиво, что прекрасно… Представьте себе эту туманность в точности такой же, но только уродливой, а не прекрасной.

Я невольно фыркнул.

– Ага! – Он поднял палец. – Где это в нас сидит? В мозгу, а отчасти и в генах. Золотое сечение, симметрия, синкопы, черный квадрат на белом фоне и формы женской груди. В том числе и потому, что мы когда-то вставали на ноги в африканских саваннах и тренировали глубину взгляда, высматривая хищников под деревьями.

– То есть – как конкретно?

– Почему, например, обнаженная натура кажется нам не столь прекрасной в своей клинической, гинекологической открытости, но куда прекраснее, когда она полуприкрыта и загадочна, маняща и неведома? Почему мы видим красоту в Тайне?

– Почему?

– Потому что львы и тигры! – отбросив колбу, он всплыл под потолок, и ему пришлось оттолкнуться обратно, а затем ухватиться за стол. – Вас же учили основам биологических игр, Доктор. Эволюция вознаграждает тех, кто умеет вовремя распознать затаившегося хищника, гены же менее внимательных гибнут, пожранные вместе с их несчастными носителями. Возникает механизм вознаграждения, чувства удовлетворения от опознания скрытого образца, с мысленным дорисовыванием остального силуэта зверя среди ветвей и стеблей травы. А земная эволюция фауны предпочитала симметричные, зеркальные формы, так что именно таковы наши эстетические рефлексы и наш древний образец красоты, ибо тот, кто домысливал силуэты во мраке по правилам симметрии, имел больше шансов выжить в Эдеме плотоядных. Так же родились и боги – из вполне рационального предположения об осознанных намерениях, скрывающимися за явлениями природы. Кто о них не догадывался, чаще погибал, застигнутый врасплох случайностью, вовсе таковой не являвшейся.

…А что кажется уродливым? Неправильные пятна, лишенные четкого профиля. Мозг, распознающий тысячи потенциальных опасностей в секунду, не может в полной мере анализировать каждую форму и движение по отдельности – в лучшем случае он сосредоточился бы на одном или двух, что быстро оказалось бы роковым. Так что мы опять-таки получаем вознаграждение за умение распознавать характерные черты, профиль, гештальт. Все решает именно он, а не полностью реалистичный образ всего обнаруженного объекта. Человек больше похож на свою карикатуру, чем на фотографию. Отсюда и именно такие наскальные рисунки, отсюда минимализм пера и угля, отсюда абстракционизм.

…Так что – планета, тяготение, день и ночь, небо над головой, земля под ногами, глаза хищника, гиппокамп и миндалевидное тело, выросшие на обезьяньих страхах и удовольствиях… Из этого вышли и Фидий, и Пикассо, и Бах, и Уолт Уитмен. Понимаете, Доктор?

– Другая эволюция, другая красота. Естественно.

– Эволюция, но также и среда. А теперь возьмите человека – собственно, уже целые поколения людей, выросших без планеты, без низа и верха, полностью теряющих ощущение верха и низа, как и с вами наверняка не раз случалось в невесомости – потерять мысленную ориентацию тела, ноги наверху, голова внизу…

– Для такого нужно как следует приложиться.

– Так вот, возьмите поколения, уже выросшие в таком состоянии, живущие при искусственном свете и красках, возьмите человека, рожденного для космоса, – какая туманность будет для него прекрасной?

Я притворился, будто задумался.

– Тот изломанный космоарт в каюте Навигатора…

Пассажир снова угас, понизив голос и отведя взгляд. В руке его вновь появилась пойманная колба с напитком.