Старосветские убийцы

— Пожалуй, прокачусь, — внезапно решил Веригин, чем озадачил Павла Игнатьевича. Посадить генерала было некуда. Выручил Пантелей.

— Тогда я здесь заночую, все одно завтра приезжать. — Хоть и не любил купец князя Василия, но считал себя обязанным проводить последнего из Северских в последний путь.

Савелий привел Ерошку. И впрямь щека раздута!

— Ну что, жених? — спросил Павел Игнатьевич. — Заболел, говоришь?

Держась ладонью за щеку, Ерошка что-то промычал.

— Опять свинкой?

Кучер снова замычал и попытался кивнуть.

— Рот открой! — приказал Павел Игнатьевич. — Свинкой два раза не болеют!

За Ерошкину щеку были набиты мелкие камешки; управляющий приказал их немедленно выплюнуть.

— Симулируем, значит!

Ерошка виновато опустил глаза, хотя был счастлив. Если б мог, пустился бы в пляс от радости! А еще Мари на него посмотрела, и, как показалось парню, с интересом. Савелий ужаснулся.

— В рекруты захотел? — грозно спросил Павел Игнатьевич.

Пришлось Ерофею в ноги пасть.

— Простите, Павел Игнатьевич, Христом богом, клянусь, не буду больше.

— Как дети малые! — Управляющий был строг, но человеколюбив. Влюбился парень, с невестой, видно, побыть хотел. Наказать надо, чтоб впредь не баловал, но простить можно.

— На первый раз гальюны вычистишь. — Павел Игнатьевич начинал службу на флоте, давно это было, однако нет-нет да и проскакивало в речи управляющего морское словечко. — Поехали, господа торопятся.

Савелий стоял посреди двора, раскрыв рот.

— Что встал, будто аршин проглотил? — напоследок выговорил ему Павел Игнатьевич. — Почему на парадном дворе лошади?

Рядом с каретой стояла сочинская линейка.

— Посмотри, газон щиплют. Немедленно убрать! Трогай, — велел управляющий Ерошке, когда все расселись.

Савелий проводил карету тревожным взглядом. Линейку убирать и не подумал. У него были другие неотложные дела.

Сочин не спал всю ночь — мучила лихоманка. Озноб колотил так, что думал, концы отдаст. Решил петербургскому доктору показаться.

Тоннер был занят, ждать пришлось долго. Наконец Илья Андреевич вышел из покоев княгини. Шансы у Анны Михайловны оставались, правая половина тела не была парализована, речь иногда прорывалась, правда бессвязная. Только бы третий удар не хватил!

— Вашебродие! — Сочин снял шапку и низко поклонился.

— Слушаю, — устало ответил доктор. У него болела голова, хотелось прилечь.

— Может, чаво присоветуете, а то лихоманка жить не дает…

Подведя старика к окну, Илья Андреевич осмотрел его, велел открыть рот, подробно расспросил:

— Так-с, моча цвета кваса?

— Да. Откуда знаете?

Тоннер усмехнулся:

— Работа такая. Ладони покажите. Хуже примерно год назад стало?

— Опять угадали-с, барин.

— Да не угадал. Снимайте рубаху и ложитесь на кушетку.

Тоннер долго мял стариковский живот, потом велел смотрителю подняться и скинуть портки. Всю срамоту оглядел и даже пощупал. В белую гостиную, где они пристроились, вошел переводчик. Видно, тоже в докторе нужду имел. Сидел, нетерпение выказывал, на часы посматривал.

— Посоветовать могу лишь питье, — закончив осмотр, сказал доктор. — Пейте побольше. Но не чай, а боярышник заваривайте или лист лопуха. Острого, соленого и жареного кушать нельзя.

— Помру скоро? — Этот вопрос волновал старика больше всего. Утром хотел детям писать, приезжайте, мол, со стариком прощаться.

— Я — не Господь, точной даты не назову. Но дела приведите в порядок — долгой жизни не обещаю.

— Коли так говорите, значит, скоро… — По щеке Сочина скатилась слеза.

— Будете рекомендации мои соблюдать — лет пять протянете, а то и больше, — успокоил Илья Андреевич.

Пять лет — вот здорово! Сочин улыбнулся:

— Ох и спасибо вам, барин!

— Не за что. — Терлецкий всем видом выказывал нетерпение, и доктор хотел побыстрей закончить.

— Дозвольте рассчитаться. — Смотритель протянул пятерку.

— С вас не возьму. — Доктор махнул рукой.

— Так обрадовали! Прикажу Марфе пирог испечь на радостях!

— Как раз пирог вам нельзя. Забыли? Езжайте с Богом, живите долго!

— Благодарствую! — Низко поклонившись и спрятав пятерку, окрыленный смотритель поспешил к линейке. Послушные лошади стояли на месте. Взобравшись на облучок, Сочин стал поудобней пристраиваться на подушечке, сшитой заботливой Марфой, и обнаружил приколотое к ней английской булавкой письмо. Смотритель очень удивился: письма он получал только от детей.

Грамоте Сочин случайно выучился. Сдали его по молодости в солдаты: родители откупиться не могли, да и семья большая — семь сыновей, всех не выручишь, кому-то все равно идти. А офицер, царствие ему небесное, поручик Гжатский, чудной попался. Считал, что грамотный солдат лучше воюет. Все, как люди, только на плацу вышагивали, а Гжатский своих вдобавок буквами мучил. Мало кто одолел, а Сочин осилил. И как грамота ему помогла! Когда списали его из-за лихоманки, взяли на почту. Служба хорошая, не по горам итальянским в амуниции лазить, на огородик время остается. Семья никогда не бедствовала, потом Бог линейку подкинул — еще заработок. Потому и Сочин своих деток грамоте учил. И все в люди выбились, в городах живут!