Старшая кровь (СИ)

Ристель чувствовал, как болят у него конечности, как растекаются по телу ссадины и синяки. До сих пор ощущал близкое дыхание смерти у себя за плечом. И понятия не имел, действительно ли он до сих пор жив.

Но он все же взял высокого эльфа за руку.

2

Лес был старым, поросшим мхом и высокими травами, полным тумана и птичьего гомона. Не было здесь следов человеческого вмешательства, протоптанных тропок, силков и медвежьих капканов; никто из Морборга в нем не охотился, никто не вырубал в нем деревьев. Потому что все знали — в его глубокой чащобе живут страшные твари, что подстерегают охотников, хватают заплутавших детей и травниц и никого никогда не оставляют в живых.

Ристель раньше тоже думал, что живут там только дикие звери да чудовища. А потом в соседней деревушке случилась резня, и из каждой дыры теперь разговор шел об одних только заговорщиках. «Нелюди то, нелюди это» и «каждого эльфа, кто не так смотрит в сторону леса, немедля прилюдно повесить в назидание остальным».

И с каждым новым днем росло напряжение. Чаще чем обычно стали пропадать люди и эльфы, начали обнаруживать кражи на складах с оружием и в амбарах. Послали в конце концов к князю за помощью, но ответа так и не получили. И тут — все! «Они нам лишь смерти желают, нет никакого от них добра, того и гляди всех нас белкам на растерзание отдадут!»

А Ристель к погромам уже привык. Знал, что так будет, и так от этого устал, что сначала даже бежать никуда не хотел. Но в итоге… В итоге все случилось как-то само.

У скоя’таэлей было спокойно. По крайней мере, осуждения в их глазах было куда меньше. Они дали ему приют в своем мшистом логове, достали из закромов крепкий стальной меч и вручили, сказав честное: «Мы будем тебе братьями, лишь пока нас роднит ненависть».

Но роднило их большее, чем слепая ненависть к людям. Потому что они не были простой бандой наемников, у которых нет ничего общего. Эльфы были едины, как едины морские волны или листья на ветвях древ; они чувствовали боль друг друга, вместе переживали редкие минуты счастья, и даже воспоминания у них были общими.

А потому Ристель сначала не поверил, что они действительно такие, какими их описывают люди. Он не видел больше в их глазах презрения, не чувствовал в них жестокости. Эльфы говорили друг с другом о лугах своего далекого края, о почти забытой, но неизменно светлой поре детства, о красоте и невинности окружающего их леса. В их словах не было людской примитивности, они не были пошлыми в выражении своих чувств, не казались глупыми или нахальными. И потому Ристель забыл все, за что ненавидят их люди, и с первых же дней полюбил своих новых товарищей.

Но, очевидно, длиться вечно это не могло.

***

Она пришла рано утром, когда Ристель только начал перевязывать полученные во время погрома раны. Ему не нравилось делать это в лагере, не хотелось показывать остальным свою слабость. Поэтому с утра он уходил подальше в лес, к ближайшему роднику, и проводил там добрые полчаса — один, в прохладе и тишине. И впервые за все время, что он это делал, к нему кто-то присоединился.

Она мягко выскользнула из тени склонившихся над родником ветвей и уселась напротив него, у поросшего мхом камня, не говоря ни слова и пристально на него глядя.

Ее звали Сигель, что со Старшей Речи, как ему рассказали, значило «молния». У нее были короткие, чуть растрепанные волосы цвета воронова крыла и такие же черные, как и у всех прочих эльфов, глаза. Ее щеку и часть подбородка пересекал огромный и уродливый шрам в форме полумесяца, который она обычно прятала под красным шелковым платком, что сейчас небрежно болтался у нее на шее.

Но даже с уродливым шрамом на лице и болезненной худобой она была невероятно, просто сказочно красива.

Прежде Ристель видел ее лишь в обществе главаря их маленькой банды, незаметно наблюдающую за ним, подогревающую в нем интерес. Не единожды он пытался поговорить с ней, но каждый раз попытки его ничем не заканчивались. И сейчас, как бы ни старался, он не мог понять, чего она от него хочет.

За время, которое Ристель провел с белками, он так и не научился их понимать. Каждое их действие, каждый случайный взгляд или брошенное слово были для него загадкой, которую необходимо было разгадать, чтобы стать к ним ближе. Но получалось у него не слишком успешно.

Эльф отложил бинты в сторону, нарочито медленно надел на себя рубашку и недовольно уставился на пришедшую.

Та смотрела на него все так же пристально, не отводя глаз и не меняясь в лице.

— Гвиндор и вправду делает странные вещи, — голос у нее был тихий, переливающийся, словно бы серебристый. Но при этом совершенно безэмоциональный. — Сражаться не умеешь, о нас ничего не знаешь… И на кой ты нам такой нужен?

Ристель нахмурился.

—Не нужен буду — уйду, — сказал он раздраженно и отвернулся.

Эльфка вдруг тихонько рассмеялась.

— Не дуйся, noel ichaer, — прошелестела она. — Я против тебя ничего не имею. Просто хочу… удостовериться, что Гвин знает, что делает.

Ристель посмотрел на нее крайне презрительно. Затем собрал лежавшие на траве бинты и встал.

Сигель не сдвинулась с места.