Старшая сестра

Квартира, в которой сутки не было человеческого дыхания, показалась Лизе чужой. Нехотя она сняла пальто. Аркадий сел в столовой, приглаживая ладонями влажные, более волнистые, чем всегда, волосы.

— Шатров сейчас в автобусе читал мне целую нотацию, так сказать, семейную мудрость преподавал. — Он погасил папиросу и, хотя стояла на столе пепельница, сунул окурок в горшок с фикусом. — Ты что, жаловалась ему?

— Нет. Он умный человек и сам все видит.

Топольский поднялся, чуть сутулясь, прошелся по комнате, остановился перед Лизой:

— Видит, значит? Что же он видит?

— Больше, чем ты, во всяком случае.

— Вот как! — Аркадий вспыхнул: — Я, наконец, не понимаю, что ты от меня хочешь? Ты что, в самом деле, со мной без радости живешь?

— Да. А ты разве никогда этого не замечал? — спросила она серьезно.

— Ничего не понимаю! — Топольский одновременно пожал плечами и широко развел руками: — Как ты накапливаешь этот весь драматизм? Мне странным, непонятным кажется все это. Я изумлен… Два коммуниста с высшим образованием, живущие по одному уставу, одной линии в общественной жизни придерживаются…

— И так дурно влияют друг на друга, хочешь сказать?

— Дай мне закончить мою мысль… Да, одной линии в общественной жизни придерживаются и не могут ужиться. Что за ерунда! Надо же только захотеть жить хорошо — и все! Как же мы собираемся строить коммунизм, если два человека — семья, эта первоначальная ячейка общества, не дружна? — Аркадий задохнулся: — Ну, скажи, скажи, чего тебе не хватает в жизни?

— Счастья.

— Ах! Вы глубоко несчастная женщина, жертва своего мужа.

— Жертва своей ошибки, Аркадий.

— Бедная Лиза! И почему же нет теперь сентиментальных Карамзиных! Приголубили бы…

— Брось паясничать.

За окнами все шумел дождь. Прогромыхала автомашина и остановилась. Тотчас же послышались голоса: «Колесо заело! Не знаю дороги — врезался в канаву».

— Гаси свет, — поспешно сказал Аркадий, — а то сейчас в окно чего доброго забарабанят — машину из грязи выволакивать попросят…

Лиза, словно не слыша его, продолжала сидеть.

— Я часто думаю, Аркадий, в чем твоя беда? И знаешь, в чем? Ты не любишь людей и очень любишь себя. И хорошо относишься к тем, кто послабее тебя. Почему ты дружишь с Позвоночниковым? Он глупее тебя, и душонка у него мелкая. А вот Степана Петровича ты не любишь.

— Не терплю этого иконописного мудреца. Что верно, то верно.

— Ну, вот, ты его даже и не понимаешь. А не любишь потому, что сам всегда хочешь быть сильным, выдающимся человеком, даже хотя бы на фоне слабых…

— Да, я хочу быть сильным! — прервал ее Аркадий. — Ну и что, что? Это тебе претит? Слышишь, великим хочу быть. Ясно?

— Кто знает, может быть, и будешь, — невозмутимо согласилась Лиза, — представление о великом у каждого свое, очевидно.

— Не иронизируй! Кстати, по вашей милости я оказался здесь, в этой дыре.

— Значит, я помешала развернуться?

— В какой-то мере да!

— Возможно… Но хватит пререкаться. Сядь, Аркадий, я хочу обо всем поговорить.

Аркадий остановился перед женой.

— А я считаю, говорить не о чем. Все ясно.

— Неправда! — порывисто сказала Лиза.

Дождь за окном утихал. Вдали послышался глухой и все слабеющий шум машины.

Аркадий устало потянулся. Ему уже надоел разговор, затеянный женой.

— Я не хочу говорить на эту тему. Это — все твои выдумки… Блажь. Ты давно не была у врача — у тебя расшатана нервная система. — Аркадий подошел к жене, обнял, прижался подбородком к ее теплому округлому плечу.

— Пора спать… Я соскучился по тебе.

Лиза освободилась из его объятий.

— Сегодня я все тебе скажу… Я вышла за тебя без любви. И это, наверное, моя вина перед тобой, Аркадий, и моя ошибка. Но я верила в тебя и в себя. Верила, хотя скоро поняла, как мало у нас общего. Примирилась и с этим. Я говорила себе: живут же другие, не любя, в силу привычки. Ребенок у нас. Ради него буду жить… Любовь — еще не все. Важно, к Аркадию у меня есть уважение. Но теперь, — губы Лизы дрогнули, — у меня к тебе уважения не осталось!

Сказала и умолкла, заметив, как побледнел вначале нос, а затем и щеки Аркадия. Он произнес сухо и резко:

— Мы обязаны быть вместе. И я, как умею, люблю тебя. У нас — брак, скрепленный загсом.

Лизе стало жаль его. Но уже в следующий миг она говорила с новой силой:

— Ты не умеешь любить, Топольский! Может быть, тебе это и не дано вовсе… — Лиза выпрямилась и бросила в лицо Аркадию жесткое, страстное:

— И если любишь, то любовь твоя без мечты, без силы. — Розовые неровные пятна выступили у нее на щеках и лбу. — Мне такая любовь не нужна. Камнем она висит на шее. Вниз тянет, а не окрыляет.

Топольский с изумлением смотрел на жену. Испытывал ли он боль от ее жестоких слов в этот миг? Нет, он просто не понимал и, пожалуй, боялся ее вот такой, новой, жгучей.