Старший брат царя. Книги 3 и 4

На каждый десяток пушек позади них стояла жаровня-горн для жагров. Сильно пущенная стрела миновала пушкаря и попала в угол жаровни. Взметнулся фонтан горящих углей, малая искра попала в только что начатую бочку с картузами пороха... Между Климом и бочкой оказался Гулька; взрывом его бросило в объятия Клима. Их обоих встряхнула и повалила горячая волна. Огненный язык лизнул лицо Клима, сразу не было боли, но почувствовал судороги умирающего человека — Гулька, прижавшись к его груди, умирал, и он ничего не мог поделать!.. Сел, удобнее положил тело Гульки и ладонью сбивал тлеющие обрывки его одежды...

Потом Клим ощутил боль ожога на лице ниже шлема. Ощупал: от чуба, прикрывающего глазницу, и от бороды остались спёкшиеся корочки, рассыпавшиеся под пальцами. И только тут понял, что ничего не видит и не слышит!.. Но ощущает, как тяжелеет остывающее тело стремянного...

* * *

Ила-мурза сам видел, как два дня назад джигиты ложились горами трупов под стенами гуляй-города, и он принялся обучать своих людей искусству победы. Тут появились и туески с порохом и смолой, и арканы с крючьями, и лучники. Когда пушки русских, напуганные лучниками, замолкли, на стены налетели крючники, по два-три десятка на одно прясло, и выворачивали его с глубоко забитыми кольями. Сразу повалили три прясла. Из предположения, что упадёт десять, в пробоину ринулось пять сотен всадников — это было намного больше, чем требовалось. Произошла заминка, затор, и русские пушкари успели повернуть пушки и пальнуть по сбившейся массе коней и людей, а Хворостинин подтянул своих конников. Но упали ещё два прясла. Пушкари выстрелили последний раз, не успев, как приказано, сбросить пушки со станков, либо, отбиваясь, погибали, либо с потерями отходили к детинцу.

Ила-мурза торжествовал. Следующая тысяча разворачивалась около тракта и готовилась к приступу, за ней ещё одна... Но что это?! Первая тысяча, за ней вторая, не закончив разворот, поскакала через реку вдоль тракта. Подумал: на приступ пойдут тысячи другой тьмы. Ворвавшимся в укрепление нужна немедленная помощь, иначе... И в надежде, что ему помогут, он впереди своей последней полутысячи рванутся в пролом...

Битва шла уже в гуляй-городе, среди пушек и за ними. Однако первый натиск отбит. Хворостинин отъехал немного в сторону — сотники и без него знали своё дело, поднялся в седле и осмотрелся. Нужно было не упустить момент, чтобы, сохранив людей, отступить в детинец, который Бугай пододвинул и поставил в десяти саженях. Пролом в стене позволял поверх бьющихся сторон видеть, какие силы нужно ожидать в следующие секунды. И князь в первый момент не поверил своим глазам: за последними сотнями наступающих татар никого не было! Точнее — татары на пойме были, но они мчались мимо стен гуляй-города.

У стен детинца стояли две сотни конников, готовых включиться в дело, чтобы помочь отступающим оторваться от татар. Сейчас князь подал знак и вместе с ними ринулся на врага, послав гонца к Климу, чтобы тот готовился заделать разрушенную стену. Он не знал ещё, что гуляй-воеводу заменил Василий Бугай. А люди Клима уже подвезли прясла... Клима отвели в детинец, он сидел в телеге, окружённый темнотой и тишиной, рядом лежал недвижный Гулька.

Ила-мурза, оказавшись в гуляй-городе, понял, что на пойме произошло что-то ужасное, и помощи ждать неоткуда. Он попытался вывести людей, но Хворостинин ударил сбоку, отрезав путь к отступлению. Татары побежали в беспорядке. Ила-мурза с самыми близкими джигитами оказался окружённым и бился до последнего. Так погиб зять Девлет-Гирея, возможно, самый талантливый татарский военачальник.

Убегающих татар не преследовали. Все вои спешились и, прежде чем устанавливать прясла, принялись за убитых: своих относили к детинцу, татар оттаскивали за стену, не забывая снять пояс, дорогой халат и вытряхнуть из кольчуги.

Князь Хворостинин в сопровождении охраны выехал за стены посмотреть, что случилось на пойме.

13

Девлет-Гирей, как и обещал Магмет-Гирею, на утренней заре поехал вниз по берегу Рожайки к Молоди, с ним следовали муфтий, муллы и другие вельможи Крыма в сопровождении тысячи охраны. Утро было раннее, но не чувствовалось посленочного покоя и тишины. Тревожный птичий гомон над лесом начался ещё до рассвета; из леса стайками выскакивали напуганные зайцы, лисицы и другая живность.

Примерно на полпути, когда розовое солнце зацепилось за маковки деревьев, к хану подъехал Саттар, а когда тот обратил на него внимание, сказал:

— Повелитель, в лесу неспокойно, за нами следят лесные люди, их много...

Хан резко прервал его:

— Не вижу никого!

Саттар поднял камчу. От охраны отделились два всадника, один из них вёл на аркане пленника, которого второй всадник подбадривал камчой. Пленник не походил на лесовика, это был дюжий рыжий мужик в порванной рубахе, лицо и тело его в огромных подтёках — непросто было взять этого мужика живьём! Татарин приказал: «На колени, свинья!» — но тот опустился только под ударами камчи. Хан обратился к толмачу:

— Спроси его: кто он такой?

Пленный ответил по-татарски: