Старший мальчик

Утром, после обезболивающих и успокоительных, я долго не мог срастись с реальностью, я с трудом вспомнил, почему я здесь, лежал и рассматривал стены, потолок, окно, и тут понял, что картинка приобретает характер бреда – в дверях палаты стоял отец.

Я приподнялся, желая удостовериться в этом. Негодование, презрение, ненависть, отвращение – те эмоции, которые просто обязаны были возникнуть при нашей встрече, какой я много раз представлял ее себе, не появились даже и намеками, видно я надолго исчерпал их запас. Я понял, что хочу видеть его сейчас гораздо больше чем мать. Я молча смотрел на него, а он на меня, но тут за ним что-то зашевелилось и просунувшись под его рукой в палату втерся мой брат. Он таращился на повязку и тоже молчал, но его просто распирало и он протянул почти с восхищением и уж точно с завистью:

– Ты ра-анен!

Я был в его глазах героем. Мне стало смешно, чтобы не обижать его, я заговорил.

– Здравствуй, – сказал я отцу, – как ты узнал?

– Мама позвонила вчера.

– Она – тебе?

– Ты напугал ее до такой степени.

– Наоборот! Я же сказал, что заночую у друга, что в этом такого?

– Ничего, если бы мама не подозревала тебя в том, что ты с Полем общаешься. Она решила, что ты у него. Слухи про него ходят не самые безобидные. Я поехал к нему, не нашел там никого, поискал еще по городу, а утром позвонил доктор, я к нему как-то давно обращался и у него остался мой телефон.

– А зачем ты приехал? – Вдруг появившаяся отцовская забота внушала подозрения. – Мог бы маме сказать…

– Понимаю, ты чувствуешь себя вправе говорить дерзости, и я не буду оспаривать это право – ты уже взрослый. Приехал я затем, чтобы забрать вас отсюда. Поживем пока на побережье…

– Погоди, что значит поживем? Кто «поживем»?

– Мы все… вчетвером.

– А мама? Она согласна?

– Думаю, да. Я судоверфь купил, дом там неплохой и море… успокаивает. Хотя, не всех, – он, улыбнувшись, посмотрел на брата.

– Там вообще! – тот долго ждал паузы и дождался наконец, – я уже там всех знаю, на верфи, папа сказал… Да я же писал тебе! Ты что не получил?

– Помолчи, немного, малыш. А потом… есть еще один дом, в другом городе, куда я хочу перебраться со временем, это дом наших предков, но он пока не готов, очень старый, там сейчас ремонт идет… думаю, вам там понравится.

Я смотрел на брата. Он видимо уже пропитался жизнью у моря, жизнью снова с отцом, он принял это просто, как должное… я видел, что он не таит обиды, да, если уж по-честному, непонятно, на кого из родителей он должен был больше обижаться, но ничего подобного не было, он просто хотел – после детства с постоянно страдающей мамой, после этого пансиона, после каникул у родственников, где он всем только мешался, – он хотел нормального дома и беспечной мальчишеской жизни. Я вдруг заметил, как они похожи, брат представлялся мне крепкой веткой дерева-отца, а вот я сам… Я заметил и еще кое-что: отец изменился. Пока его не было с нами, он, видимо, прожил очень насыщенные событиями годы, и события эти были нерадостными. Вряд ли открытие собственного дела так отразилось на нем, было еще что-то, какая-то драма. Он словно понял, что я думаю о нем, и сказал:

– А для тебя тоже найдется кое-то интересное… Там большая библиотека, осталась от старых хозяев, наследники, у которых я покупал дом, сказали, что им она без надобности… А тебе может что-то пригодится при поступлении в университет.

Конечно, все во мне ахнуло, когда я представил, что там могло быть… И все-таки нелегко было принимать эту заманчивую новую жизнь. Мое положение защитника матери, старшего сына, который взял на себя заботу о семье, стремительно рушилось, и я даже не понимал, жалею я об этом или нет. Неожиданно появившееся внимание со стороны отца, внимание к тому, что важно для меня самого, внимание, которого так не хватало все эти годы, вдруг начало заполнять все трещины, и поднимать со дна души ощущение, что я кому-то нужен.

Отец присел ко мне на постель.

– Жалею иногда, что не убил его, когда узнал о гибели Эшли, мог, но засомневался, – вдруг произнес он.

– Тебя бы посадили, и не было бы никакой верфи. А мама? Ей было бы еще хуже.

– Не думаю, что хуже, сынок.

Мое добровольное изгнание из беспечной юности собиралось завершиться, и я готов был сделать шаг за порог своей кельи. Я попытался сесть и невольно поморщился, отец осторожно обнял меня, а сверху на нас навалился брат.

Фото на обложке: Лючии Маседо на Unsplash.