Стартовая площадка – Земля

Ответом молчание и выражение лица — ты что, с ума сошёл?

— То есть ни тебе, ни твоим подругам ни разу не ставили синяков на пол-лица, не ломали кости, не пускали кровь? — молчание, на которое подпускаю едкую издёвку: — А что так? Ведь у вас такая тяжёлая жизнь, такая тяжёлая!

Легонько бьёт меня кулачком в грудь, будто боится больно сделать. Кое-что вспоминаю:

— Ну-ка подожди…

Приподнимаюсь, поддёргиваю штанину, Света глядит с недоумением.

— Ага, не сошёл ещё, — смотрю на небольшой шрам, выгнув наружу ногу. — След от ножа. От удара в корпус сумел уклониться.

Кладу ногу на место. Но после того, как девушка осторожно касается пальчиком.

— В твоё прекрасное тело ножи не втыкали, нет? — любопытствую не без ехидства. — С целью убить?

Всё. Лишил девушку дара речи. Окончательно.

— Ой, а почему? Ведь у вас, девочек, такая невыносимая жизнь, полная смертельных опасностей, — едкость моего тона достигает степени змеиной ядовитости.

Лицо Светы становится жалобным, безмолвно девушка просит: «Ну хватит!»

Постепенно выплеск тёмной волны, сделавший мою речь настолько ядовитой, спадает. Размышляю. Есть время перед отбоем.

— Останешься у меня? — спрашиваю мимоходом, девушка кивает.

— Тебя что, мачеха избивала?

Кто бы сомневался, что девчонке понадобятся подробности. Но она тут же идёт на попятный:

— Хотя не надо, не рассказывай. Как-то всё это чересчур ужасно, — Света водит ноготками по моей груди, провоцируя тёплую волну блаженства.

— Пожалуй, всё-таки надо выложить, потому что заметил очень интересную вещь — мне становится легче.

Носить в себе ненависть, как оказалось, тяжело. Избавиться от неё общепринятым брутальным способом «око за око» нельзя. Не избивать же мачеху палкой до потери сознания!

— Собственно, позже я ей всё-таки отомстил, — размышляю вслух. — По здравому размышлению, она дала мне очень полезный урок. Любое нападение извне можно остановить только силовым путём, применением ответного насилия…

Хм-м, это своего рода особый язык общения. Открытый конфликт очень быстро выявляет кто есть кто. И если ты терпила, то терпи дальше, терпи до последнего, пока тебя окончательно в асфальт не втопчут. Если же ты — боец, то велкам, встраивайся в уважаемую иерархию настоящих людей.

— Есть я, моё тело, моё сознание и рассудок — моя личная суверенная территория. Нападение на мою территорию, откровенное насилие можно остановить только силовым, физическим или моральным противоборством…

Светлана внимательно слушает, я продолжаю. Тон мой философски спокойный, и она расслабляется. Хмыкаю, это она зря.

— Это очень полезный и главный урок, который получил от мачехи. Она обожала меня бить. Возможно, безответность жертвы — главная причина развития садистских наклонностей агрессора, — ещё одна серьёзная мысль, надо попробовать её позже углубить. — Самый первый мой эксперимент был весьма познавателен. Любимая процедура в исполнении мачехи — нахлёстывание ремешком по вытянутым вперёд рукам. С нарастающей силой. Главная цель — добиться рыданий, так сказать, явного вида страданий.

Света ахает, прижимает руку к губам, в глазах плещется ужас. Слушай, девочка моя, слушай, а то, мля, жизнь твоя беззаботная кажется тебе тяжкой. Слушай быль о реальной жути.

— Эксперимент состоял в том, что я твёрдо решил не поддаваться и не плакать. Мне удалось. Морщился, шипел, но ни одной слезинки мачеха так не увидела. Зато мне стало кристально ясно — сама она не остановится. Я убрал руки, когда понял, что ещё пара ударов — и кожа лопнет…

— Ой, хватит! — Света вскрикивает и зажимает руками уши.

Усмехаюсь. Глажу успокаивающе по коленке:

— Да всё, всё… самое страшное кончилось. И тогда же всё кончилось, когда я руки убрал. — Светино любопытство, которому способствует моё спокойствие, побеждает. — Не вот прям сразу, но пытка прекратилась. Она, конечно, завизжала, потребовала снова выставить руки, но я ей кукиш показал. А когда замахнулась ремнём уже куда попало, я напал на неё и сильно укусил.

Смеюсь. О победах всегда приятно вспоминать.

— С того дня эта шаблонная пытка больше не применялась. К тому же позже, когда родителей не было дома, я нашёл этот ремешок и разрезал его на мелкие кусочки. Не удержался от соблазна оставить обрезки на виду. Мачеха мгновенно всё поняла. Она даже отцу пожаловаться не могла, потому что несколько дней заставляла меня носить рубашки с длинным рукавом. И стоило мне только при отце надеть футболку, как уже ей от него прилетело бы. Пусть даже только морально.

— Больше она тебя не била? — осторожно, очень осторожно вопрошает Света.

— Какое-то время. Но ремнём уже никогда. Мне, шестилетнему…

— Тебе тогда шесть лет было⁈ — опять в прекрасных глазах плещется непонимание и смятение.