Стартует мужество

 — Почему же вы его выпустили в самостоятельный полет? — спрашиваю у командира эскадрильи. — Что он у вас, этот молодой лейтенант, сверходаренный?

 — Он у нас и в самом деле считался хорошим летчиком. Кто ни проверял его в воздухе, все хвалили, — ответил командир эскадрильи.

 — Три раза летали и три раза хвалили. А когда же учили?

 — Считали, что он был хорошо подготовлен в школе.

 — Ну а теперь как считаете?

 — Ошиблись, надо переводить на нелетную работу.

 — Вас надо переводить на нелетную работу, — не сдержался я. — Хорошего летчика поставили в такие условия, что он не мог выполнить задание, и сразу его на нелетную…

В самом деле, никто по-настоящему не руководил вылетом этого лейтенанта. Летчик несинхронно и резко дал газ, боковой ветер усугубил ошибку, в результате авария.

Удивительные здесь были порядки, особенно отношение к полетам. При дальнейшем расследовании выяснилось, что в стороне от летной подготовки стояли партийная и комсомольская организации. Партийно-политическая работа измерялась количеством прочитанных лекций и докладов, а живое общение с людьми было забыто.

В этой части требовалось решительно улучшить организацию летной подготовки, работу партполитаппарата и только после этого начинать полеты.

Не лучше обстояли дела и в истребительном полку. Здесь летные происшествия явились следствием низкой подготовки техники к полетам и халатности отдельных летчиков. Как можно после посадки вместо щитков убрать шасси?

 — Просто диву даюсь, — сказал однажды наш старший, — такого еще не приходилось встречать.

Доктор докладывал, что летчики не соблюдают предполетного режима. С аэродрома они уходят в двадцать два часа, а уже к четырем часам следующего утра являются на полеты. При этом три часа у них уходит на дорогу. Как тут можно отдохнуть, набраться сил?!

Вопросы, касающиеся организации, мы решили на месте. Потом последовал специальный приказ, которым была определена некоторая перестановка кадров. Через год это соединение стало отличным и продолжительное время работало без летных происшествий.

Снова на учёбу

Летим на восток. Миновали Урал, омские степи, началась тайга. Знакомая лента Енисея.

В Красноярске короткая остановка для заправки, всего на сорок минут. Родные места. С удовольствием рассказываю товарищам о городе и его окрестностях, которые прекрасно видны с аэродрома.

Пора вылетать, но нам почему-то не дают «добро».

 — В чем дело, почему не разрешаете вылет? — спрашивает диспетчера штурман экипажа.

 — Идет особо важный самолет, — отвечает диспетчер. — Ждем, пока он пролетит, а его все нет и нет.

 — Где же он, ваш особо важный? — снова обращаемся к диспетчеру. — Не висит же он на месте?

Диспетчер охотно показывает журнал рейсов самолетов. Красными галочками отмечены пролетевшие.

 — Так ведь наш самолет и есть особо важный! — восклицает штурман.

Оказывается, диспетчер не отметил наш прилет, и мы два часа ждем самих себя.

Через несколько минут Красноярск ушел под крыло самолета. Снова внизу — могучая красавица тайга. Справа Саянский хребет, а дальше величественный Байкал. Ночью прилетели в Хабаровск, а утром — на аэродром истребителей.

По плану завтра мне предстоит полет по особому заданию. Не теряя времени, иду на стоянку, чтобы проверить подготовку самолета. Издали замечаю знакомо-то бородача. Конечно, это он, друг детства и боевой товарищ инженер Гудим. Все в той же кожаной куртке, перетянутый крест-накрест ремнями, только вместо маузера, что был на войне, на боку наш ТТ.

 — Кому, Борис, готовишь самолет? — спрашиваю, незаметно подкравшись к нему сзади.

 — Неужели? Вот встреча! — бросился мне в объятия Гудим.

Он долго не выпускал меня из своих богатырских рук.

 — Ну, хватит, — говорю, — а то ребра поломаешь, завтра летать не смогу. Показывай самолет.

Гудим показывает мне знакомую машину. На таких мы летали в конце войны.

 — Старье, — вздыхает Гудим, — и с запчастями тяжеловато.

 — Подожди, скоро на реактивные перейдем, уже в серию пошли, — утешаю товарища.

Осмотрев машину, мы разошлись по своим делам, а вечером Гудим повел меня к себе домой. Жил он в рубленом, похожем на барак доме.

 — Знакомься с женой, — сказал он, представляя пышущую здоровьем женщину.

 — Вот и вся моя семья, — вздохнул Гудим, когда жена вышла на кухню.

 — А где же дети? — с тревогой спросил я.

 — Это моя вторая жена, — ответил Гудим. — Первая не дождалась. Решила, что все равно убьют меня на фронте, и вышла замуж.

 — Неужели так и сказала?

 — Да, так и сказала… Детей жаль, — приваливаясь, широкой спиной к бревенчатой стене, со вздохом сказал Гудим.

 — Забери их к себе.

 — Не их, а его. Одного уже нет. Старший жив, а младшего не уберегла.

 — Вот и забери его к себе, — настаивал я.

 — По нашим законам дети остаются с матерью.

 — Если они того желают сами.