Старуха

И от одной этой мысли голова у него шла кругом и сердце стискивалось, точно клещами, холодным, липким ужасом. А что если и вправду так случится? Что тогда делать? Куда бежать? Где искать спасения? К кому взывать о помощи и защите? Помочь могут, да и то не всегда, в случае явной, осязаемой, физической угрозы. А тут-то совсем другое. Никто ведь не ломится к нему в дверь, не наставляет на него пистолет, не приставляет нож к горлу. Угроза есть. Но она невидима и неведома для окружающих. Она существует только для него. И, возможно, лишь в его воспалённом, вырвавшемся из-под власти рассудка воображении.

Но, подумав об этом, он тут же одёргивал себя. А разве только для него? А про своих приятелей он забыл? Димон видел ровно то же, что и он. Точь-в-точь. Руслан тоже что-то видел. Они так и не узнали, что именно, но нетрудно было догадаться, что ничего хорошего, – его внешний вид и поведение были красноречивее всяких слов. «Такое, что не дай бог никому увидеть…» А всё это означает лишь одно: дело отнюдь не в воображении, как он тщетно, невольно утешая себя, пытался уверить себя. Опасность, грозящая ему и его друзьям, вполне реальна, ничуть не менее реальна, чем если бы им угрожали грабители и убийцы. А может быть, и более. Ведь в случае с грабителем или убийцей они могли хотя бы позвать на помощь и рассчитывать на неё. А у них такой возможности нет. Негде и некого им просить о помощи. Никто не поможет и не спасёт. Они один на один с какой-то загадочной, могущественной и непостижимой силой, о которой они не имеют ни малейшего представления. И понятия не имеют, как ей противостоять, как с ней бороться и возможно ли это вообще…

Весь этот вечер, после отъезда родителей, Миша был сам не свой. Бродил по квартире из комнаты в комнату, из угла в угол, не находя себе места. Что-то невнятно бормотал или просто беззвучно двигал губами. Нервы его были натянуты как струны. Он вздрагивал от малейшего скрипа или доносившегося с улицы шума. Порой резко останавливался и с опаской оглядывался кругом, будто услышав или заметив краем глаза что-то непонятное и тревожащее. И только удостоверившись, что всё спокойно и ничто вроде бы не угрожает ему, продолжал своё бесцельное блуждание, напоминавшее метания запертого в клетке зверя.

В собственном доме он не ощущал себя в безопасности. Ему чудилось, что угроза подстерегает его где-то рядом. Что она притаилась у него под боком и ждёт лишь подходящего момента, чтобы обнаружить себя и предстать перед ним во всей своей беспредельной, неописуемой жути, парализующей силы, волю и разум жертвы. И он чувствовал, что в какой-то мере это уже произошло. Предполагаемая, воображаемая, возможно, не существующая вовсе опасность ещё не явила ему себя, даже смутно, ни малейшим намёком не дала знать о себе, а он уже, заранее, был сломлен, подавлен и готов сдаться без борьбы. Его воля, и без того (он не обманывался на этот счёт) не очень сильная, была поколеблена, силы, моральные и частично физические, надорваны, рассудок помутнён и расстроен. И если бы он увидел или услышал сейчас нечто подобное тому, чему он был свидетелем вчера и позавчера, у него, скорее всего, попросту разорвалось бы сердце.

Чтобы в самом деле не случилось чего-то такого, не в силах выдерживать этого всё нараставшего душевного напряжения, он надумал было отправиться в гости к Димону или пригласить его к себе. Вдвоём-то всё-таки не так страшно. Тем более что Миша не сомневался, что товарищ, невзирая на свою кажущуюся твёрдость и хладнокровие, переживает сейчас то же самое, что и он, терзается теми же страхами, точно так же находится на пределе.

Однако, подумав и поколебавшись, он в итоге не пошёл к другу. Что-то остановило его в последний момент. Может быть, какие-то остатки мужества – сильно потрёпанного, изодранного в клочья за минувшие два дня. И чувства собственного достоинства, истрепавшегося и измятого в не меньшей степени.

Вместо того чтобы позвонить приятелю и скоротать вечер в компании, он, тяжко вздохнув и в очередной раз пробурчав что-то, побрёл на кухню. Несмотря на то что он почти ничего не ел сегодня, аппетита у него не было и мысль об ужине даже не пришла ему в голову. Он равнодушно скользнул взглядом по приготовленной для него, давно остывшей пище и, немного помедлив, направился к приоткрытому окну. Распахнув его настежь, опёрся локтями на подоконник и выглянул наружу.