Старуха

Даже после того, что стряслось с ними обоими в старухиной квартире и на стройке, Димон ещё час назад вряд ли поверил бы в рассказанную другом историю. Это было уже не просто неправдоподобно, это очень смахивало на какую-то страшную сказку, подобную тем, которыми от нечего делать, в поисках острых ощущений пугают себя дети. А ещё точнее – на бредовое, горячечное видение запойного алкоголика или наркомана, видящих в известном состоянии нечто похожее. Но Миша, как и он сам, не были ни теми, ни другими. Они, пока что, во всяком случае, предпочитали другие, более невинные, менее экстремальные и безопасные для здоровья и психики радости жизни. И однако – вчера Миша, сегодня он – увидели и пережили такое, что может пригрезиться только при белой горячке или после порядочной дозы какой-нибудь дури. А они увидели это наяву! А он, Димон, даже не в тёмное время суток, когда, как принято думать, активизируется всяческая нечисть и случается её соприкосновение с миром живых, как правило, с не самыми лучшими результатами для последних. С ним это произошло при свете дня, когда он менее всего ожидал встречи с чем-то ирреальным и химерическим. А он узрел такое, при одной мысли о чём его снова начинала бить дрожь и кругом шла голова. И не просто узрел, а подвергся нападению, практически вступил в схватку с мерзким чудищем, словно порождённым больной, не знающей удержу фантазией. Схватку, которая, если бы не счастливая случайность, вероятнее всего, закончилась бы для него крайне плачевно.

Понятно, что и увиденное ими до этого было совершенно невероятно и способно кого угодно свести с ума. Но эти последние явления… Это было уже чересчур. Это выходило за всякие рамки, если в настоящем случае вообще уместно было говорить о каких-то рамках. Это было совершенное, абсолютное, чистое безумие. Полное выпадение из реальности и погружение в густую, топкую, засасывающую с головой тину сумасшествия, в которую они оба, похоже, проваливались всё глубже и безнадёжнее. И вопрос был только в том, как долго это будет продолжаться? Или, вернее, насколько хватит их сил, чтобы выдерживать этот кошмар? А сил, они ясно чувствовали это, оставалось всё меньше, – они медленно, но неудержимо таяли, уходили, как вода в песок.

Друзья были мрачны, подавлены, угнетены. Внутри у них как будто что-то надломилось. Они даже не разговаривали; казалось, им больше нечего было сказать друг другу. Они как будто понимали и молчаливо соглашались, что нет надобности обсуждать то, что неподвластно им, что превышает их силы и разумение, что и так уже целиком овладело их мыслями и чувствами и заставляет день и ночь думать об одном и том же, без всякой надежды прийти к какому-то выводу. И мысли эти, что ни день, становились всё безотраднее и беспросветнее, как если бы они были не весёлые, беззаботные, полные сил и энергии юнцы, жизнь которых только начиналась, суля им бесчисленные радости и приятные открытия, а дряхлые, отжившие свой век старики, стоящие одной ногой в могиле и заглядывающие в её бездонную ледяную глубь. Они стали не похожи на самих себя. Они сделались нервными, раздражительными, несдержанными, вздрагивали от малейшего шороха, в буквальном смысле шарахались от любой тени, то и дело насторожённо и пугливо озирались кругом, каждую секунду ожидая увидеть нечто подобное тому, с чем они уже столкнулись, а может быть, и похуже.

А самым тягостным и обескураживающим было то, что они не видели выхода из этой ситуации. Они словно попали в замкнутый круг, разомкнуть, разорвать который были не в состоянии. Они оказались в тупике, будто наткнулись на толстую, несокрушимую стену. Двигаться дальше они уже не могут, сопротивляться не имеет смысла. Как можно сопротивляться тому, природы чего не понимаешь, о чём не знаешь, в чём не смыслишь ровным счётом ничего, что неизмеримо превосходит твои силы, что одним своим видом устрашает, подавляет волю, иссушает мозг? И им не остаётся ничего иного, как покорно ждать неизбежного, с ужасом, с трепетом в душе и дрожью в теле прислушиваясь к тому, что следует за ними, близится, надвигается, грядёт, чтобы беспощадно расправиться с ними, раздавить и уничтожить, не оставить от них мокрого места.

XII

Угрюмые, мало обнадёживающие размышления приятелей были оборваны появлением Макса. Он налетел как вихрь – оживлённый, безудержный, неугомонный, с горящими глазами и безмятежным, бездумным выражением на лице. Полная противоположность своим унылым, как в воду опущенным друзьям, казалось, совершенно утратившим вкус к жизни и смотревшим на всё вокруг через чёрные очки. Макс же предпочитал розовые; у него, очевидно, не было никаких оснований печалиться и хандрить, огонь в глазах был неугасим, жизнь, как всегда, била ключом. Едва появившись возле сарая, даже ещё не остановившись, он с ходу заверещал:

– Пацаны, у меня две новости! Одна круче другой. Даже не знаю, с какой начать.