Старуха

Но мало-помалу этот сумасшедший стук стал утихать, и до Мишиного слуха донеслись смутные, разрозненные звуки, вырывавшиеся из-за запертых дверей. Откуда-то долетели обрывки разговора, где-то раздался чей-то зычный раскатистый смех, в одной из квартир на первом этаже был включён телевизор – слышалась отрывистая, режущая слух музыка и ненатуральные, преувеличенно бодрые голоса. Обыкновенные, ничем не примечательные звуки, которые он слышал, пробегая по лестничной клетке, ежедневно. Всё было как всегда. Не было и намёка на то невероятное, немыслимое, непередаваемо жуткое, что произошло с ним только что и отзвуки чего отдавались в нём дрожью, сотрясавшей его тело, и стуком зубов, как если бы его бил озноб. Во всех этих квартирах люди, его соседи, жили своей обыденной жизнью, занимались обычными делами и знать не знали о том, что творится совсем рядом, какие, далеко не обыденные, выходящие за рамки человеческого разумения, события происходят в нескольких шагах от них. И им хорошо и удобно, им нет никакого дела до всего этого, они, скорее всего, проживут всю жизнь и так и не узнают, что такое возможно.

Вскоре Миша заметил, что озноб бьёт его не только потому, что ему страшно. Он почувствовал, что ему холодно. На улице было уже совсем не жарко, и холод, поднимаясь от каменного пола, охватил не только его ноги, уже совершенно окоченевшие, но и большую часть туловища. Пытаясь согреться, он принялся пританцовывать, размахивать руками и потирать ладонями посинелую, покрывшуюся мелкими пупырышками кожу.

Но это не очень-то помогало. Кроме того, сохранялась куда более серьёзная опасность, что кто-нибудь войдёт в подъезд или выйдет из квартиры и увидит его в таком мало презентабельном виде. И, поняв, что другого выхода, кроме возвращения домой, у него нет, он покинул своё временное ненадёжное убежище и стал подниматься по лестнице. Двигался он медленно, мелкими шажками, с усилием переставляя одеревенелые, плохо слушавшиеся его ноги, вздрагивая от каждого шороха и более громкого, чем обычно, звука, доносившегося из-за дверей, мимо которых он проходил. Но звякнувший вдруг прямо возле него замок одной из квартир на втором этаже заставил его резко ускориться – он подскочил, как испуганный заяц, и опрометью метнулся наверх.

Дверь его квартиры по-прежнему была широко раскрыта. Он остановился в нескольких шагах от неё. На него снова навалился, как огромный камень, неизъяснимый, дремучий страх. Случившееся несколько минут назад, и так всё это время стоявшее у него перед глазами, всплыло перед ним ещё более ярко и зримо. Ни за что на свете не хотел он переступить порог собственной квартиры и, возможно, ещё раз столкнуться лицом к лицу с самым главным ужасом в своей жизни. Если в первый раз он сумел каким-то чудом унести ноги, то теперь ему может повезти гораздо меньше. Так стоит ли искушать судьбу? Не лучше ли постоять пока в подъезде, подождать… Вот только чего? Кто и чем сможет помочь ему? Кто и каким образом сумеет оградить и уберечь его от того, что находится за пределами всего человеческого?

Но даже не это заставило-таки его в конце концов пересилить себя и войти в квартиру. Решающую роль сыграло любопытство. Странное, необъяснимое, изумлявшее его самого. Но которому он тем не менее не мог сопротивляться. Он непременно хотел узнать, там ли она ещё. Он даже не думал в этот момент, чем это может для него закончиться. Он просто хотел знать. Во что бы то ни стало. Чего бы это ему ни стоило.

Сначала он осторожно, с опаской заглянул внутрь. Затем, немного помедлив и помявшись на месте, перешагнул через порог и, на всякий случай не закрыв, а лишь чуть притворив за собой дверь, – как знать, не придётся ли вновь спасаться бегством, – двинулся вперёд. Шёл медленно, крадучись, едва касаясь ногами пола, боясь произвести малейший шум. Точно вор, проникший в чужой дом и украдкой пробирающийся по нему. Зорко оглядываясь вокруг в ожидании подкарауливавшей его, готовой обрушиться на него угрозы. Напряжённо прислушиваясь, не уловит ли он какие-нибудь подозрительные звуки, которые должны были стать для него сигналом к немедленному и спешному отступлению.

Но не увидел и не услышал ничего подобного. В доме стояла глубокая, ничем не нарушаемая тишина. Ничего, что выдавало бы присутствие кого-то или чего-то постороннего.

Однако это совершенно не успокаивало и не расслабляло Мишу. Это мёртвое безмолвие казалось ему обманчивым, мнимым, таящим в себе что-то. Он не доверял этому покою. Не верил, что всё закончилось так просто, само собой. И по-прежнему был напряжён, насторожён. По-прежнему водил кругом острым, испытующим взором и чутко, до звона в ушах, прислушивался к застывшей вокруг гробовой тишине.

Так он миновал прихожую и задержался возле двери в гостиную. Его вновь охватили сомнения. Следует ли двигаться дальше? Не благоразумнее ли, пока не стало слишком не поздно, повернуть назад? Ещё не поздно… ещё не поздно…