Старуха

У Димона в связи с этим возникла довольно мрачная догадка. Качнув головой и осклабившись, он с угрюмой усмешкой высказался:

– Уж не на том ли мы свете?

Миша был в таком состоянии, что уже не понимал шуток. Он почти с ужасом, широко раскрыв глаза и скривив лицо, уставился на товарища.

– Ч-чего? – едва выговорил он.

Димон небрежно дёрнул плечом.

– Ну а что? Всё может быть. Я б уже не удивился…

Но Миша и слышать об этом не хотел. Не дав напарнику закончить, он усиленно замахал на него руками.

– Типун тебе на язык! Скажешь же такое…

Димон, не желая ещё больше волновать впечатлительного друга, не стал развивать свои соображения и лишь тонко ухмыльнулся.

Пару минут друзья молчали, обдумывая создавшееся положение и мысленно выискивая пути выхода из него. Не очень, впрочем, успешно. Ничего подходящего в голову им не приходило. Там стояла такая же мглистая, колеблющаяся дымка, как и вокруг них. Они были истомлены и измотаны физически, но, что было гораздо важнее, надломлены, подавлены, разбиты морально, растеряны и обескуражены. То, что происходило с ними прежде, было дико, невероятно, выходило за все мыслимые и немыслимые рамки, походило на тяжкий, мучительный ночной кошмар, затянувшийся до невозможности и грозивший свести их с ума. Но, несмотря на всё творившееся с ними безумие и ужас, они всё-таки были у себя дома, в привычной обстановке, по крайней мере на поверхности земли. И, невзирая ни на что, в глубине души не теряли надежды. На то, что это рано или поздно закончится и всё как-нибудь устроится, что упорно преследовавшее и терзавшее их зло насытится их муками и страхом и наконец отступится и оставит их в покое. Они сами понимали, как наивны и, скорее всего, несбыточны эти их надежды и упования на счастливый исход. Но всё же надеялись, всё же верили…

Но как надеяться и верить, где найти силы на это теперь, когда они ввергнуты в беспросветную чёрную бездну, вероятно, в самую настоящую преисподнюю, когда они лишены возможности видеть солнечный свет и дышать свежим воздухом и вынуждены насторожённо и пугливо пялиться в разлитый вокруг зыбкий полумрак и вдыхать застоявшийся, насыщенный тяжёлыми испарениями воздух, от которого кружилась голова и темнело в глазах? И они не верили больше. Безумная радость и воодушевление, охватившие их, умиравших от удушья, когда они обнаружили ход, ведший из запертого погреба, были последней вспышкой их надежды. Которая жестоко обманула их. Открывшийся перед ними путь, как выяснилось, вёл не к спасению, а к гибели. Что по-своему было вполне объяснимо и прекрасно вписывалось в логику происходившего с ними. Они с самого начала, с того злосчастного визита в квартиру преставившейся старухи, о котором они уже десяток раз горько пожалели, – а может быть, с ещё более раннего времени, с момента появления Доброй во дворе и их знакомства с нею (что, скорее всего, как и всё остальное, было совсем не случайно), – шаг за шагом, медленно, но верно двигались по этому роковому для них пути, заведшему их в конечном итоге в такие странные, невиданные края, которые они не могли бы вообразить даже в самой буйной и сумрачной фантазии. И непонятно как, каким-то непостижимым образом оказавшись здесь, они, в совершенном отупении и дурмане, пришибленные и сокрушённые, стояли на месте и недоумённо озирались кругом, не представляя, что им теперь делать, куда двигаться, что предпринять. Они даже не говорили – словно твёрдый ком встал у них обоих в горле и мешал произнести хоть слово.

Димон проглотил этот ком первым. Бросив ещё один взгляд в неотчётливую, будто затянутую туманом даль каменистого коридора, он тряхнул головой и вполголоса произнёс:

– Ну что ж, пойдём прогуляемся.

Миша, будто очнувшись, в замешательстве посмотрел на него и с запинкой промолвил:

– З-зачем?

Димон пожал плечами.

– Ну а вдруг и выведет куда-нибудь эта дорожка. Куда-то ж она ведёт. Как любая дорога.

Миша ощерился в горькой усмешке.

– О-о, это да! Тут не поспоришь… Только зная, куда приводят нас в последнее время наши дороги, мне уже что-то никуда не хочется идти. Себе дороже…

Димон покосился на него.

– Что ж ты предлагаешь?

Миша ответил лишь тяжёлым вздохом и неопределённым жестом. Он ничего не предлагал. Предложить ему было нечего. Уже не один раз за истёкшие несколько часов побывав на грани смерти, ощутив на своём лице её ледяное дыхание, а в сердце – непередаваемый, безграничный ужас гибнущего живого существа, он в значительной мере утратил способность рассуждать трезво и рационально. Им руководил уже не разум, а тёмные животные инстинкты, нашёптывавшие ему случайные, часто нелепые ответы на мучившие его вопросы, ещё больше запутывая его, сбивая с толку и затемняя его и без того помрачённое сознание. Что, находясь в таком состоянии, он мог предложить? Вот почему, когда Димон, не дождавшись от него ответа, повернулся и, не сказав больше ни слова, двинулся в глубь рассекавшего подземные просторы коридора, Миша, ещё несколько мгновений помявшись и повздыхав, тронулся с места и потрусил следом за товарищем.