Старые дома

Записки эти и сдавал ученикам для списывания. А в классе предварительно уяснял и проделывал на доске то, что они находили в записках. Этим я хоть немного помог успеху дела. Я не был в классе без внимательно слушающих учеников и отвечающих со знанием того, что я преподавал. Но это на первых порах стоило большого труда, и мне приходилось сидеть дома за постоянной письменной работой.

А пасхалию я и сам не знал, в академии о ней не было и помина. К счастью моему, в Пензенской семинарии по другому отделению низшего класса был отличный пасхалист, преподаватель давнишний, Павел Матвеевич Семилиоров, который издал в печати им составленную недавно перед моим поступлением научную книжку “Пасхалия”, да такую умную и обстоятельную, что мне без труда по ней можно было узнать, что нужно, и преподавать.

Эту драгоценную для меня книжку я изучил, составив по ней коротенькие и простенькие записки, и ученики с охотой их усваивали.

Учеников было мало – меньшинство, а большинство всё-таки не училось, или училось кое-как. Но слава Богу и за это, а то приходилось бы и воду толочь…

Семинария Пензенская была в то время тесненькая и грязнейшая. Здание каменное – стариннейшей постройки, комнаты классные низкие – рукой потолки доставались. Ни стены, ни полы, не были даже побелены, смотрели мрачными, полы некрашеные, от пыли и грязи всегда чёрные. Поэтому в классах всегда было душно и тяжко. Ученики сидели все, в чём пришли, в калошах, у кого они были, в тулупах, если зимой, и другом верхнем платье, потому что классы зимой всегда были холодные.

Большую часть здания занимало начальство – ректор и инспектор; квартир для кого-либо из наставников ни одной не было; да квартира ректора была тесная, а у инспектора и походить было негде.

Ректором в моё время был архимандрит Евпсихий, а инспектором архимандрит Серафим.

Евпсихий был пренесносный человек по своей горделивости и капризному настроению и по отсутствию всяких достоинств. Умом и знанием был до крайности скуден, и удивления было достойно, как мог он быть – и долго – ректором при полной своей неспособности. И внешность его была самая мизерная: маленький ростом, с морщенной дурной физиономией, с походкой задорного петушка.

Нельзя было не смеяться при виде этой удивительной карикатурной фигуры. Недаром он в своё время фигурировал в сатирическом журнале “Искра”.

Говорили, что он в академии шёл по третьему разряду, т. е. такой был ученик, которого за неспособностью надо было давно уволить, но его терпели и провели до конца, только ради одного его монашества.

В Пензенской семинарии он служил очень долго, и, к счастью, не пошёл дальше, – не пустили в архиереи, а убрали в какой-то монастырь на подобающее место.

От наставников он держал себя всегда в отдалении, и по своему мелочному тщеславию желал и беззастенчиво даже выражал, чтобы они, особенно молодые, ещё незаслуженные, были к нему как нельзя более почтительнее. Когда останавливал он их где-нибудь в коридоре, или на дворе, и что-либо говорил им, то они непременно стояли бы без шапок.

Конечно, никто этого перед ним не делал, но он от этого рьяно петушился.

Инспектор Серафим был человек достойный, тихо и кротко держал себя везде и во всём, но тоска внутренняя его постоянно грызла, и оттого, как говорили, что его слишком долго держат на одном инспекторском месте и не повышают; забыли почему-то, и не во внимании был он у высшего начальства. Слышно было, что его куда-то двинули впоследствии в ректоры, но в архиерействе его не оказалось.

Епископ в Пензе в моё время был Варлаам, недавно переведённый сюда из Архангельска, на место умершего Амвросия Морева, который в Пензе оставил память в духовенстве тем, что всех своих многочисленных племянниц разместил по лучшим священническим местам, отдавая их замуж всё за профессоров семинарии, и снабжал их богато приданым.

Сестра Амвросия, старушка, имела в Пензе большой двухэтажный каменный дом, купленный ей братом; в доме этом она жила с двумя своими зятьями, из которых один, Яков Петрович Бурлуцкий, был профессором и экономом семинарии, и ещё протоиереем при городской церкви, самой доходной из всех в Пензе; другой был профессором только одной семинарии, не успевший получить лучшего священнического места за скорой смертью дядюшки, но зато рассчитывавший один иметь во владении тёщин каменный дом по её смерти, потому что Яков Петрович, свояк его, был и слыл большим богачом, а он, Константин Фёдорович Смирнов, не успел получить ожидаемых благ от дядюшки за его смертью.