Старые дома

Сам он, как я наблюдал, и другие замечали, по-видимому, вовсе не болел. Всегда аккуратно, как заведённые часы, неопустительно в определённое им время утром, и почти всегда и вечером, непременно в больнице, долго и внимательно диагноцируя всякого больного и записывая в скорбный листок свои заметки.

Вёл он самую регулярную и простую жизнь, весь погружён был в дело и ходил большей частью пешком, редко на лошади, разве по далёким больным; никогда не видали его в рассеянности, или в весёлом расположении, и улыбался он редко и говорить не любил. По виду казался чистым аскетом. Прожил на свете много лет, более 80-ти, и умер на ногах, идя зимой из семинарской больницы домой, на дороге. Как шёл тихонько, так и свалился на дорогу тихо и незаметно.

Прохожие случайно набрели на него, узнали и умирающего донесли до дома, где он тут же испустил дух. Детей у него не было, осталась одна жена, которая после него жила долго в полном достатке и любила благотворить из своего имущества.

Как врач Вишневский оставил по себе память честного, трудолюбивого и бескорыстного врача. Кто бы его ни позвал к себе, он скоро являлся на помощь больному, не разбирая, бедный он, или богатый, много ему дадут, или немного, или вовсе ничего, он спешил помочь больному и не интересовался платой.

В последнее время он был в Тамбове врачебным инспектором.

Живя в Тамбове и устроившись уже в своей обстановке житейской, я часто вспоминал и о Пензе, как ни скудно было там жить. Оставленное там товарищеское общество, в котором жилось искренно, мирно и дружно, а потому и весело и спокойно, долго не забывалось, тем более что в Тамбове такого товарищества не было. Тут жили разъединённее и по интригам обособленнее. Между ними, живущими в одном месте – на казённых квартирах, было небольшое товарищеское дружелюбие, к нам примыкали несколько и других, но связь эта поддерживалась более выпивкой, которой, за отсутствием всяких развлечений, давалось большое употребление и свободный ход.

По этой распивочной части у нас особенно отличался живший с нами в одном семинарском флигеле и старейший холостяк, Дмитрий Николаевич Тростянский, преподаватель естественной истории.

Когда я ещё учился в семинарии, он уже был в ней учителем и состоял помощником инспектора. Помогал инспекторам в преследовании учеников он в то время очень рьяно, за что пользовался благоволением их особым, но ученики его не любили, и называли не иначе, как “чёрный марганец”, или чаще “маргашка”, был дружен и с Иеронимом пресловутым, о котором говорено выше, и совместно с ним делали много зла ученикам и многих погубили.

В последнее время он почему-то переменил свой фронт, вероятно потому, что, угождая монашествующим, он через это ничего от них не выгадал себе, а только опрофанивался сам, и из угодников им сделался ярым антагонистом.

В этом фазисе я его и застал, когда поступил в наставники. От природы он был не речист, говорил больше минами, чем словами, точно язык у него был подвязан. Он хмуро помалчивал, или иногда и выкрикивал полуфразами что-нибудь в общем разговоре в компаниях.

Но как только появлялся на столе графин водки, он оживлялся, язык его развязывался, и он становился находчивым в разговорах, свободно – и весело и смешно – начинал говорить со всеми, проделывая при этом энергичные жестикуляции. В этом подъёме духа он становился сам забавным предметом для всех. Тут он под весёлую руку с откровенностью рассказывал свои старые похождения по помощничеству разным инспекторам, которые всё сваливали на его шею, а он с простоты из кожи лез, чтобы им угодить; приходил в азарт и с озлоблением поносил всех монахов с ректором во главе за то, что они не оценили его трудов и заплатили ему чёрной неблагодарностью.

В последнее время по закрытии в семинарии естественных наук, он вышел по необходимости до пенсии и дослуживал оную в уездном училище. Предмет свой знал основательно, и, состоя членом разных обществ сельскохозяйственных, пописывал разные статейки, отсылая их в издаваемые журналы для печатания. Умер в отставке, нажив экономию небольшой капиталец, который скопил от спартанской своей жизни и от долгого преподавания естественной истории в кадетском корпусе.

Другом Тростянского вообще, а особенно по части выпивки, был преподаватель логики и психологии Иван Максимович Сладкопевцев. Человек умный, но крайне вздорный, а в нетрезвом виде грубо-буйный. Я застал его ещё холостым, с жёлчной физиономией. Потом он женился на дочери кирсановского протоиерея, который снабдил его всеми материальными благами для достаточной жизни: купил ему дом в Тамбове и дал денег на чёрный день. У протоиерея была единственная дочь и наследница всего имения стариков. Можно было жить, не стесняясь. Дома одни без дела муж и жена всегда скучали, а это и побуждало их постоянно и самих “в гости ходить и к себе гостей водить”. А в гостях было одно развлечение: празднословить и злословить, а чтобы не было утомления и истощения в разговоре, нужно было попивать во главе с добрым хозяином.