Старые недобрые времена 1

… пожалуй, всё ж таки нет!

Сейчас, вспоминая папочку и бумаги, показанные ему мельком, и некоторые детали поведения, он, отодвинув в сторону страх, может думать здраво. Есть некоторые моменты… и, например, почему мельком? Почему не показать человеку, что про него известно ВСЁ⁉ Почему мельком⁈

Чуть погодя, поймав себя на мысли, что начинает рассуждать вслух без особой оглядки на то, есть ли рядом официанты, он засобирался домой, и там, запершись в кабинете, продолжил думать. И пить.

— … в Севастополь бы тебя, сукина сына, — сжимал кулаки Борис Константинович, расхаживая по просторному кабинету на нетвёрдых ногах, — да на редуты на денёк!

Он сам уже, поверив в собственные же байки, искренне верит в недавнее героическое прошлое, где, разумеется, не ходил в штыковые атаки и не резался с под землёй с французскими сапёрами, но бывал, знаете ли, в переделках… Да-с! И под бомбами приходилось бывать, и пулям не кланялся… не то что этот, с рептильими глазами!

— Тебя бы под бомбами, под штыками хоть раз увидать! — ещё раз сказал, как выплюнул, военный чиновник, — Небось слаб в коленках! Легко этак вот… а ты попробуй, выгрызи своё, а⁈ А желающих-то сколько⁈ Не то что локтями, а…

Он замолк, опасаясь сказать вслух…

… потому что в углу померещилась тень, и, подхватив со стены кинжал, он решительно шагнул туда, выставив перед собой клинок, полосуя темноту и портьеру.

— Да тьфу ты… — тяжело дыша, он отбросил тяжёлую материю, намотавшуюся на руку, и, переложив клинок в левую руку, перекрестился истово, — В собственном же доме теней боюсь… докатился!

Но, чуть успокоившись, он как-то по-особому взглянул на клинок в руке и хмыкнул задумчиво.

— Снова, да? Зарекался ведь… но каков сукин сын! Все мы грешны, все! Но я-то хотя бы под пулями ходил, под бомбами, холерой только чудом не заболел! А этот… слаб в коленках небось, слаб! Всю жизнь в Петербурге, в кабинете…

— Х-ха! — выплюнул он, — да у меня даже лакей — убивец патентованный, а этот…

Он, битый жизнью и людьми, замолк, и высокий его лысеющий лоб собрался морщинами.

— Сперва узнать надо всё досконально, — постановил Борис Константинович чуть погодя, тяжело и веско роняя слова, — что он знает, да кто за ним стоит, да кому дорогу переходил, а там и…

Не договорив, он крутанул кинжал в руке и выронил оружие, расстроившись было, но почти тут же усмехнувшись, хищно и пьяно.

— У меня, х-ха… убивец есть! — невесть кому сообщил хозяин дома, пнув кинжал ногой куда-то в угол, — Вот и тово… поглядим ещё, чья возьмёт! А то ишь… чуть не половину нажитого захотел! Не по совести этак-то… и не по чину! Пободаемся!

* * *

— Ангард! — повелительно крикнул герр Майер, повелительно притопнув ногой, и Ванька, вытянув вперёд руку с клинком, замер в позиции, ожидая. Фехтмейстер же, встав сбоку от Льва, принялся инструктировать ученика, слушающего пруссака с явной неохотой.

— Мулине, и кварт… — доносится до слуги.

… но Лёвушке неинтересно, он только что не ковыряется в носу, кисло глядя в пространство, и, очевидно, тоскуя о таких приземлённых и милых его пухлому сердцу вещах, как чашка какао с бисквитом. А может быть, крыжовниковое варенье с чаем? А потом швейцарский шоколад с молоком…

Ванька, чьё положение немногим отличается от манекена, терпеливо ждёт.

Наконец, Лёвушка, закрутив мулине, делает выпад, и закруглённый кончик рапиры, скользнув по рапире лакея, мягко уткнулся тому в грудь.

— Ещё раз! — велел неумолимый учитель, — Иван! Ты сейчас парировать не есть быстро, яволь?

— Яволь, — согласно кивнул тот и снова замер перед хозяином, изображая манекен. Выпад… и Ванька неспешно — так, чтобы (не дай Бог!) не отразить рапиру Лёвушки, парирует, давая тому почувствовать сопротивление металла и вкус победы.

… так, во всяком случае, было задумано пруссаком. Но ученик ему достался откровенно нерадивый, и всё, что почувствовал Лёвушка, так это усталость и чувство голода.

Несколько минут спустя малолетний хозяин, с облегчением скинув с себя защитную амуницию, умчался прочь, оставив слугу наедине с фехмейстером.

— Ангард, — скомандовал пруссак, и Ванька, чуть прищурив глаза, приготовился…

… и разумеется, лакей проиграл, коснувшись фехтмейстера лишь трижды, в то время как он поразил его больше двадцати раз. Впрочем, он и этим остался премного доволен, зная из скупых обмолвок, что это — более чем достойный результат, до которого дотянется далеко не каждый офицер, и притом скорее гвардейский.

Рассуждать о причине, сподвигшей его хозяина оплатить недешёвые уроки известного фехтмейстера не только сыну, но и рабу, можно сколько угодно, но причина, разумеется, одна-единственная — повышение его, Ваньки, рыночной стоимости. А зачем, почему…

Да потому же, почему богатые помещики покупают рысаков, стоящих больше, чем иная деревушка, выменивают собак на крепостных, и крепостных на часы, саблю или ружьё.

Оставит ли Борис Константинович его при себе до поры или выменяет на лошадь, или продаст, или подарит кому-то высокопоставленному за протекцию, обменяв дорогого раба на расположение Его Превосходительства…