Старые сказки для взрослых

— Ты лучше иди с ножичком людей грабить, — посоветовал злой труп. — Вор — он и есть хиляк, а вот убивец — совсем другой коленкор!

— Имей в виду, Райво, если ты последуешь его совету, ты мне больше не внук! — пригрозил дед. — Этот мерзавец хочет тебя до тюрьмы довести. Небось, жалеет, что при жизни сам не побывал там, теперь молодую душу калечит!

— Не нуди, барсук! — заносчиво рявкнул злобный мертвец. Они с дедом начали препираться, Райво с несчастным видом стоял и не знал, что и сказать. Смеркалось.

«Надо двигать домой», — решил Райво. И двинулся. Но уже с первых шагов понял, что не знает, как выйти с кладбища. Кругом чужие могилы. На одном из обелисков было начертано имя штабс-капитана Какка. Давали о себе знать раны Райво, он жаждал попасть домой, рвался в постель.

Вперед, вперед, вперед! Уже опустилась ночь. Вокруг только незнакомые надгробья — Мальм, Пеэгель, Текк, Рийуль, Лейб, Сай, Саареметс, Келдер, Филимонов, Парамонов, Марафонов, неизвестный матрос, Культ[1]. И опять штабс-капитан Какк. Райво почти бежал. На одном камне виднелось только имя — Афанасий. Опять эти Рийуль и Парамонов. И, конечно же, штабс-капитан Какк! Райво вгляделся в этот обелиск. Штабс-капитан Какк умер в возрасте ста лет.

Спустя час Райво снова очутился возле могилы штабс-капитана. Посидел немножко, отдохнул, изучил звездное небо и нашел Большую Медведицу, но не знал, что с этим делать. Райво осмотрел и деревья. Мох покрывал стволы не полностью, только с одной стороны. Но вот — с северной или южной? И в какой стороне дом Райво? Может, вовсе на востоке? А мох с восточной стороны растет? Кто бы мог ответить? Штабс-капитан Какк? Нет, он молчал.

Райво поднялся и побежал, разинув рот, сделал еще пару кругов по кладбищу.

Найти хотя бы могилу дедушки! Можно было бы совета спросить. При жизни дед отлично ориентировался, находил дорогу из самых густых дебрей. С ним было безопасно ходить по грибы и ягоды. Райво хорошо это помнил. А однажды они с дедушкой лося видели.

Опять этот штабс-капитан Какк!

Начало светать. Райво оставлял за собой кровавые следы. Где встает солнце? Даже это Райво забыл. На всякий случай пошел навстречу солнцу. Подсознательно он тьме предпочитал свет. Надгробья, по крайней мере, были другими, их он ночью не видел. И это счастье, что не видел! Какие жуткие имена — Эдуард Киллер, Валентин Душегуб, Анне-Мари Подколодная! Даже в утреннем зареве читать было страшно.

Кладбище закончилось, и Райво обнаружил себя под плодовыми деревьями. Яблоки были крупные и их никто не охранял. Красные. Райво срывал их с дерева и ел. Он познал добро, поел еще — познал также и зло.

БЕДНЯК

Он был настолько беден, что завидовал даже церковным мышам, воробьям и дождевым червям в черной землице. Уже давно у него во рту не было и маковой росинки, отчего его желудок сжался до размера крошечного грецкого ореха, а кровь, что текла в жилах, перестала быть красной. Когда кожа, до прозрачности истончившаяся от голода и холода, где-нибудь рвалась, из раны выступали лишь капельки мутной серовато-желтой жидкости. То, что он еще держался на ногах и даже передвигался, уже было чудом, как и то, что его жена, от которой остались одни кожа да кости, продолжала копошиться по хозяйству. Следуя логике, они оба должны бы давно умереть и, избавившись от страданий, отдыхать в сырой земле. Но смерть не прибирала их, и мучения продолжались.

Фамилия его была Ряпман[2], и в свое время у него вроде бы даже был свой клочок земли и уютный домик. Вроде бы… Ряпман не очень ясно помнил то время. Но теперь на месте поля чавкала трясина, а дом превратился в настоящее решето, где спасу от дождя не было никакого. Ветер задувал со всех четырех сторон, с потолка стекала вода, а прогнившие половицы, если на них ступить, ломались, и нога глубоко проваливалась в вонючую жижу. Печь обрушилась, да и зачем она нужна, если дров, чтобы ее топить, не было. Ряпман как-то сделал попытку развести посреди комнаты костер из балок, но те настолько пропитались влагой, что не загорались. Иногда, очень редко, Ряпманам приходило письмо от дочери, которая когда-то в больших надеждах отбыла в город, но унаследовав от своих родителей невезучую судьбу, зарабатывала теперь на хлеб на панели. Но она была некрасивой и толстой, и письма писала на невесть где оторванных клочках тонюсенькой бумаги, и состояли они из коротких предложений, полных безысходности и отчаяния. Эти кусочки бумаги для Ряпманов представляли большую ценность, так как их можно было сжечь. Дочь писала нечасто, раза два в году, поэтому все остальное время Ряпманы сидели в нетопленом помещении и спали в снежных заносах, скрючившись от холода. Получив весточку от дочери, они молитвенно осеняли себя крестом, и без промедления, даже не прочитав письма, поджигали спасительную полоску, склонялись над горящим комочком и жадно жались как можно ближе к огню. В эти редкие мгновения им было почти тепло.