Старый дом

Скрипнув дверцей выдвижного ящика, Карл Натанович извлек из недр стола дело, положил перед юношей. Раскрыв на нужной странице, ткнул в документ толстым пальцем:

– Вот она, Егорша! Читай сам, как можешь, хоть по слогам.

Егор читал долго, тихо шевеля губами, проговаривая вслух каждую букву, каждое слово. До конца дочитывать не стал, отдал бумагу доктору. Ничего не видящими глазами уставился на Липу.

– Нет, не принудили ее – сама писала, добровольно, в тот самый час, после похорон отца… я-то думал, что она меня ненавидит за калеченую жизнь, что не успел тогда добежать до отца, спотыкнулся о псину, а оно вона как… Себя она ненавидела, что могилы всем вырыла собственными руками… эх, мать! Твою ж мать!

Тихий утробный стон вырвался из его горла, ушел в пол. Егор замер, лишь могучая грудь тяжело вздымалась прерывистым дыханием.

– Егорша, дружок, – робко позвал доктор. – Ты не дослушал…

Тот не отозвался. Все также опущена голова, все также вздымается грудь.

– К своему стыду должен признаться, что эту самую приправку Людвига взяла у меня…

– Дядя! – в сердцах воскликнула Липа, с ужасом глядя на доктора. – Как ты мог?!

– Лишняя денюшка была мне очень кстати. Однако вместо клещевины я передал ей истертый корешок женьшеня. Но я и ведать не ведал, что она Христинке такое ярмо на шею повесит. Оговорила себя мамка твоя, Егорша. Смею предположить, что, как человек чувствительный и совестливый, особливо на фоне семейной трагедии, она, так сказать, глубоко раскаялась в содеянном. Следователь ко мне приходил, опроверг я ее показания, да и баронесса от своего злого умысла легко открестилась – якобы рассудком Христина Рюриковна помутилась на каторге-то. Вот так вот, племяшка.

– Так что ж ты тогда жилы из меня тянешь, старый хрен? – не поднимая головы, глухо простонал Егор.

– Так ведь просто к слову пришлось… – ответил доктор, и, чуть помедлив, спросил осторожно: – Ты вот про собачку вспомнил… разве Игнат ничего тебе не говорил?

– О чем вы, дядя? – заинтересовалась Алимпия, осторожно присаживаясь рядом с притихшим молодцем.

– О Пушке… точнее…

– Ошейник… – отозвался Егор, – … не отец – мать сказала, – горькая насмешка мелькнула в глубине потемневшего взора.

"Какие все-таки красивые у него глаза!" – подумала Липа, припадая безвольной головой к его плечу.

– Эй, барышня! – сквозь звенящий гул разобрала растерянный голос Егора. – Вот ведь какая слабая! Эй, Натаныч! Давай сюда свою вонючку! Пора девку будить!

– Чтоб второй раз за день обмороки случались?! – подивился доктор, поднося к девичьему носику смоченную нашатырем ватку. – Если ж только … – и, хлопнув себя по морщинистому лбу, тихонько рассмеялся. – Ну, девонька! Ну, шустра! Видать, гормоны играют. Так что там с ошейником? – спросил, будто невзначай, между манипуляциями. – Что Христинка-то сказала?

– Сказала, что найдешь мертвую собаку – найдешь счастье, – ответил Егор.

Подняв на руки Алимпию, он бережно положил ее на диван. Взглянув искоса на доктора, обошел стол. Словно не замечая следящего за ним взгляда, уселся в кресло.

– И все? – отвел глаза Карл Натанович. Приподнял худую девичью руку, принялся считать пульс.

– Нет, не все. Еще сказала, что живой пес счастье не отдаст, а с мертвого сам возьмешь. Я еще подумал, может шкура у Пушка какая ценная… это потом понял, что про ошейник разговор был. Покажешь, где спрятал?

– Отчего ж не показать, – отпустил руку, обернулся к Егору, – ты как раз и сидишь на нем.

Поерзав на кресле пару минут, Кравцов озадаченно нахмурил брови. Рука сама полезла в сапог за припрятанной финкой. Но в последнюю секунду передумал. Поднялся, перевернул кресло вверх тормашками, с интересом осмотрел днище. Расположившись в центре комнаты, обхватил правой рукой переднюю ножку, дернул.

– Эй, потише, медведик! – вскинулась с дивана бледная Алимпия. – Открутить не пробовал? Дядя, вы в порядке?

– Да-да, милая, все хорошо, – доктор промокнул батистовым платочком лоб. Вытянув шею, сделал пару неуверенных шагов к столу, внимательно следя за действиями молодого человека.

– Мудро запрятал, – тихо произнес Егор, вытаскивая из деревянной полости черную кожаную ленту. Пропустил меж пальцев. – Пять алмазов, как она и говорила. Но сдается мне ворованные они, как есть ворованные… мамкой у отца твоего, – Егор подошел к девушке, – так что, забирай – твое это.

Присев на корточки около дивана, он с треском разорвал бархат.

– Ох! – только и смогла выдохнуть Алимпия, внимательно разглядывая маленькие сверкающие камешки на широкой мужской ладони.

Несмело протянула руку. И вот уже крохотные алмазы крепко-накрепко зажаты в ее кулачке, больно впились в кожу острыми гранями – это Егор, не рассчитав силушку, сдавил хрупкую руку девушки в своей ладони.

– Пусти! – едва вырвалась. Толкнула его в плечо, только ушиблась, а он лишь фыркнул.

Карл Натанович, вздохнув, опустился в любимое кресло.

– Дядя, мне они тоже не нужны, – Липа подошла к столу, протянула сжатый кулачок. И тут же, хитро прищурившись, разжала руку и высыпала камешки в пузатую чернильницу. – Пусть у тебя побудут, авось на "черный день" сгодятся.