Старый дом

"Умная девочка, – понимающе кивнул ей Карл Натанович, – сумела-таки распознать стразики, но не выдала дядьку… все ж на благо пошло…"

***

– Ты не закончил, дядя, – напомнила Алимпия. Скинув домашние туфли, она удобно устроилась на диване. – Что же, по-вашему, случилось дальше?

– А дальше – Аркадий умирает, но накануне просит меня быть твоим опекуном, племяшка. Смею предположить, что о нашем с ним разговоре Людвиге донесла по простоте душевной Христина. Она в доме все закоулки знала, могла и услышать невзначай. Не ведаю уж, какими такими чарами околдовала баронесса старика Кноппа, какие райские кущи посулила, но итог для меня оказался весьма печальным. На церемонии было оглашено поддельное завещание в пользу Людвиги, а настоящее, ежели оно все-таки существовало в природе, безнадежно кануло в Лету – а на "нет", как говорится, и суда нет…

Доктор театрально развел руками. Переведя дыхание, продолжил:

– Но Игнату, мне помнится, свезло больше – что-то все же досталось ему в наследство от Аркадия, но вот только что? Егор?!

Тяжелое сопение раздавалось из угла комнаты – мыслительный процесс юноши затягивался.

– Ну же, Егор! – нетерпеливо заерзала на диване девушка. – Чего молчишь? Ты что-то знаешь? Говори же!

– Не спеши в камыши, – вяло усмехнулся Егор, хрустнув костяшками пальцев.

– В лопухах обсеришься, – подхватил звонкий женский голос от порога. – Профессор, обед готов. Мальчика накормила, барин его почивать понес. Срыгнул, как и положено. Мальчик срыгнул. Вам подавать в золотом исполнении или на фарфоре?

Три пары глаз в немом изумлении уставились в сторону двери.

Худенькая девушка в синем форменном платьице, подпоясанным белым фартучком, хлопала длинными ресницами. Кружевной чепчик едва выглядывал из копны рыжих кудрей, взбитых в высокую прическу. Перехватив заинтересованный взгляд фиалковых глаз на своей маленькой груди, она довольно улыбнулась. Но, вовремя спохватившись, потупила глазки, как положено прислуге.

– Милочка, ступайте на кухню, – первым пришел в себя доктор, кашлянув в кулак. – Мы скоро подойдем.

– А где прикажите накрывать, профессор? – чуть слышно прошептала девушка, не смея поднять глаз.

– Где всегда! – повысила голос Алимпия, вскакивая с дивана. – Идите же, Катя, куда вам сказали! – развернув за плечи наглую горничную, вытолкнула ее за порог. – Дядя, почему ты позволяешь прислуге заходить в кабинет без стука? А ты что скалишься, медведь неотесанный? – набросилась на Кравцова. – Хватит глазюки пялить, выкладывай что знаешь! Сам пришел к нам за помощью, говори всё, как есть!

– Не рычи, женщина, – грубо цыкнул Егор, снимая со спинки стула картуз. Вспоров изнаночный шов засаленной подкладки, вытащил сложенную в несколько раз ткань.

– Вот, глядите! – дернул рукой, разворачивая полотно. Показал сначала доктору, затем повернулся к девушке, стоящей подле.

Гобеленовая картина, размером с прикроватный половик. Грозовое небо, сполохи зарницы освещают старый погост с торчащими из земли каменными надгробиями и белую часовню, чей покатый купол венчает православный крест. Ложные оконницы по обеим сторонам арочной двери. В нишах – преклоненные фигуры монахов в длинных одеяниях, в руках – лампады с мерцающими свечами. Одна створка двери приоткрыта. Кто-то выглядывает из нее, но кто – не разобрать, лишь неясная тень, прошитая сиреневой нитью, падает на белокаменную ступень. На темном надгробии, что ближе к часовне, будто заплатка, круглая монетка желтыми стежками отмечена, а те могилы, что далее – в тумане белёсом тонут….

– Мрак какой-то… – прошептала Алимпия, отходя от картины. Глянула на Егора. Нахмурив брови, тот неотрывно смотрел на доктора, незаметно пристроившегося рядом с племянницей.

Аккуратно водя по ткани указательным пальцем, Карл Натанович задумчиво разглядывал гобелен. Осмотр погоста сопровождался печальным вздохом и кряхтеньем.

– Дядя, вам знакомо это место? – не выдержала Липа, перехватывая палец доктора у дверей в часовню.

– Да, Липушка, то есть нет… не то, чтобы знакомо… вот эти маленькие буковки.. ты видишь? – он ткнул пальцем в правый угол, – это инициалы автора…

– И что?! – непонимающе подняла вверх брови девушка, – какие-то "НБ"?

– Наталия Брукович… мама твоя сработала сию вещицу. Знаю, станок у нее был, мастерила она на досуге полотна разные. Потом узоры на них вышивала. Как сейчас помню, на сносях она уже была, вот-вот родить должна, торопилась, между схватками, пальцы исколола до крови. Спросил, что ж такое важное мастеришь? Не ответила. Спрятала работу за спину, да глазами на дверь указывает – уйди, мол.

– Можно, конечно, прослезиться в этом месте, дядечка, – мотнула головой Алимпия, отгоняя ненужные мысли, – но поздно лить горькие слезы по покойникам, надо о живых думать. Что за место, как думаешь?

– Гм, – принялся размышлять доктор, возвращаясь за рабочий стол. Достал дело, начал медленно листать. – Читал… читал я стих… про кладбище заброшенное и про часовню… где ж он, твою мать?! О, простите великодушно!

Взгляд Марка Натановича затуманился – он снова углубился в прошлое…

***