Старый дом

Ничего потешного в своем конфузе Алимпия не увидела и приступ чужого веселья не поддержала. Гордо вздернув подбородок, скоренько свернула за угол дома и очутилась в заброшенном дворике. Хозяйственные постройки почти развалились, тропы заросли травой. Неухоженный шиповник разросся ввысь да вширь, ощетинился голыми шипами. Красавец-чубушник, преломившись на ветру, по земле стелется, ветки с хрустом под ногами ломаются.

А у калитки кто-то уже топчется…

Алимпия напрягла зрения, всматриваясь вглубь двора. Туда, где в поздних сумерках проступали очертания бывших мастерских, да старой кузницы с заколоченными ставнями.

"Нет, видно, показалось, то береза колышется"

– Надо было лампадку прихватить, – спохватилась было, да возвращаться не хотелось – Егорка, поди, не ушел еще…

– На вот! Держи!

"Чертяка патлатый!" – Алимпия вздрогнула, обернулась: а Егор тут как тут, ухмыляется, протягивает ей керосиновую лампу:

– Да не болтай ее сильно – фитилек весь прогорел, затухнуть могёт. Ступай аккуратно, до самой кузни… я позади пристроюсь.

– Я тебе пристроюсь! – прошипела зло Алимпия, досадуя на себя за неосмотрительность – надо было гнать его взашей еще из дому, сама бы с печкой справилась как-нибудь, а теперь уж не отвяжется! А вдруг Генрих его увидит, да сбежит?! – "Не сбегит…" – всплыло из памяти…

– Почему ты сказал, что доктор не сбежит? – подозрительно прищурила глаза, забирая керосинку.

– Сама увидишь… – пожал плечами Егор, в глаза опять не смотрит. – Топай вперед!

Глава 17. В заброшенной кузнице

Приземистый кирпичный барак с покатой черепичной крышей. Труба, почерневшая от сажи. Окошки, что со двора, что с улицы, крест-накрест заколочены досками. Скособоченная дверь, обтянутая бычьей шкурой, плотно прикрыта.

Пройдя мимо мастерских, Алимпия выглянула за ворота. Не видать Кроненберга ни у мастерских, ни на улице.

– Не там ищешь, барышня, – окликнул ее Егор. – Свети сюда!

Он стоял у открытой двери в кузницу, в старом ватнике и черных штанах, заправленных в сапоги, почти неразличимый в темноте. При ее приближении зачем-то снял картуз, засунул за пазуху. Русые волосы растрепались, зацепились за щетину на впалых щеках. Руки на груди сложил, ее, стало быть, дожидается, желваками играет.

"Не так прост, как кажется…" – вспомнились слова Генриха. Значит, ты, Егорушка, хитрый лис, а иначе не вернулся бы оттуда. Недотёпой деревенским прикидываешься…" – Липа с любопытством разглядывала доброго молодца: мощный подбородок с ямочкой, изогнутая линия тонких губ, нос крупноват, но совсем не портит мужественное лицо, лохматые брови нависают над припухшими веками, изумительного цвета глаза, как два больших аметиста, обрамленные в благородное серебро – длинные пушистые ресницы, но…

"Пригож, да бледнокож! По мне так чернявый и ярче, и желанней!" – пожала она плечами, не замечая лукавого взгляда "недотёпы".

– Ты лампу то опусти – глаза слепит, – подтолкнул он ее, играючи, под локоток. – Да и заходь уже, чего застыла?

"И вправду, что я его разглядываю в самом-то деле?! Мой Андрейка в сто раз краше".

Пригнув голову, Алимпия вошла в кузницу. Посветила под ноги. У порога крепко втоптанная в глину стальная пластина тихим лязгом отозвалась на стук Липиных каблучков. Дальше идти не решилась, обернулась.

Позади Егор, звучно стукнувшись лбом о низкую притолоку, в сердцах помянул чью-то мать.

"Ух, как срамно ругается, – поморщилась Липа, поднося лампу к лицу потерпевшего: красный рубец посреди широкого лба наливался багровый цветом. – Видать крепко приложился".

– Рано кепи снял, все б не так больно было… – пожалела, как могла, – сейчас железяку какую найдем, приложишь…

– Заживет, как на собаке. Не беспокойтесь, барышня.

Нахлобучив картуз, со злостью захлопнул осевшую дверь. Серая мышь, испуганно пискнув, бросилась наутек, прямиком под столярный верстак.

 Давайте сюда фонарь, Алимпия Аркадьевна! – скомандовал на всю мастерскую Егор, отбирая керосинку. – Теперь я светить буду, а вы следом держитесь… вон в тот закуток, где горн стоит.

"Чего это он "Алимпия Аркадьевна"? – удивилась про себя Липа, но вида не показала. – Может, обиделся?"

Недоуменно пожав плечами, медленно двинулась за Егором, оглядывая на ходу помещение. Она никогда не была в кузнице – не складывалось, как-то… Маленькой была – отец не разрешал, а как подросла, так уже в пансионе училась, да и интерес там совсем другой появился.

Со стен белила обсыпались, покрыли пылью верстак. Какие-то железки ржавые, напильники, гвозди, молоточки на нем. Рядом у окна на деревянном чурбане стальная платформа с остроконечными треугольниками на концах.

– Что это? – спросила Липа, дергая за рукав Егора.

– Шперак.

– Что такое "шперак"?

– Наковальня… малая… да зачем вам надобно знать? Гляньте лучше туда, – Егор кивнул головой на здоровенную печь в углу кузницы. Толстенная труба ввысь уходит, в крышу врезается, колпак железный над кирпичным сводом. В центре свода небольшое углубление, а сбоку в стенке – две печурки: одна маленькая, другая большая, дверцами прикрыты.

– Это и есть горн?

– Ну да…

– А зачем печурки?