Старый корабль

По мастерству изготовления лапши равных Баопу не было — это в городке признавали все. Но никто не припомнил, от кого он научился этому мастерству, все считали, что это ремесло у семьи Суй в роду. Когда несколько лет назад на фабрике произошло большое несчастье — «чан пропал», — Баопу произвёл на всех неизгладимое впечатление. В то несчастливое утро в производственном цехе появился странный запах, а следом из крахмала перестала получаться лапша. Потом еле вышел комок неравномерной толщины, который, попав в чан с холодной водой, рассыпался на куски, и, в конце концов, крахмал попросту перестал осаждаться. Фабрика понесла огромные убытки, по всей улочке Гаодин раздавались горестные вопли: «Чан пропал! Чан пропал!» На пятый день фабрика за большие деньги пригласила с другого берега реки старого лапшедела, известного своим недюжинным мастерством. Зайдя на фабрику, он тут же собрал губы в кружок. А взяв пробу из осадочного чана, отшвырнул заплаченные ему деньги и убежал. Ли Юймин, гаодинский партсекретарь, человек честный и порядочный, так распереживался, что у него за ночь щёки распухли. Баопу в это время торчал в мельничке близ реки со своим деревянным совком. Узнав, что чан пропал, он бросил совок и направился на фабрику. Там присел на корточки в уголке и закурил, поглядывая на испуганные лица. Как раз в это время партсекретарь Ли Юймин с перекошенным от опухоли лицом своими руками прилаживал на дверной проём красную тряпицу, чтобы отвадить злых духов. Нетерпеливо выстукав трубку, Баопу встал, подошёл к осадочному чану и зачерпнул железным черпаком немного жидкости. Всё остолбенело уставились на него. Ни слова не говоря, он зачерпывал из одного чана за другим. Потом снова уселся в своём уголке. Среди ночи снова несколько раз брал пробы. А ещё кто-то видел, что он выпил несколько глотков этой жидкости. На рассвете его пробрал безостановочный понос, он держался руками за живот с пепельно-бледным лицом. Но опять вернулся сидеть на корточках в своём уголке. Так прошло дней пять-шесть, и на фабрике вдруг ощутили благоуханный аромат. Кинулись искать Баопу в его уголке, а его уже и след простыл. Попробовали запустить производство и обнаружили, что всё в норме. А Баопу всё так же сидел перед старым жёрновом.

Никак Цзяньсу не мог взять в толк, как можно быть таким твердолобым! Почему не стать техником, если так разбираешься в этом деле? И зарплата увеличится, и престиж другой! Но Баопу только головой мотал. Он любил покой. Цзяньсу же сомневался, что это правда.

На другой день после того, как он рассказал брату о случившемся на сушке, Цзяньсу снова въехал на своей повозке на грунтовую песчаную дорогу, которая вела к морской пристани. Повозка раскачивалась; прижимая плеть к груди, он вспомнил свои слова «как с другими, на языке плётки не поговоришь», ощутил в душе несравнимую горечь и принялся нахлёстывать лошадь. Дорога туда и обратно заняла около пяти дней, на обратном пути он издалека увидел «старые крепости» на берегу реки, возвышение древней стены и ощутил душевное волнение. Он остановился и первым делом пошёл проведать старшего брата. Но ещё на значительном расстоянии от мельнички заслышал грохот двигателя. Войдя в ворота и увидев все эти зубчатые колёса и ленту транспортёра, Цзяньсу остановился поражённый. В груди всё напряглось, и он спросил дрожащим голосом: «Кто это всё сделал?» Баопу ответил, что это Ли Чжичан и их дядюшка. Цзяньсу выругался и, ни слова не говоря, присел на корточки.

Много дней подряд ноги его не было на мельничке. Смотреть не хотелось на эти крутящиеся колёса, от которых рябит в глазах. «Пройдёт немного времени, — думал он, — и все мельнички, вся фабрика, всё будет механизировано. Вот уж действительно услужили на этот раз семье Чжао…» Он ходил взад-вперёд по отмели, залитой лучами вечерней зари, стараясь держаться подальше от всех этих мельничек. В закатной дымке издалека донеслись звуки флейты — это наигрывал холостяк Бо Сы, его флейта всегда пела пронзительно, пульсирующими звуками. Цзяньсу долго стоял на отмели. Он смотрел на неглубокие воды реки, вспомнил о дядюшке, который суетился вокруг Ли Чжичана, и чуть не выругался вслух, со щёлканьем нервно загибая пальцы.

Спустившись с берега, он направился прямо к дядюшке.

Тот жил довольно далеко от племянников, в пристройке, где обитал с тех пор, как вернулся из морей. Когда Цзяньсу подошёл туда, оказалось, что света в окнах нет, а дверь распахнута. Остановившись на входе, Цзяньсу учуял запах спиртного, услышал, как стукнула чашка о стол, и понял, что дядюшка дома.

— Это ты, Суэр? — раздался голос Суй Бучжао.

— Я! — откликнулся Цзяньсу и вошёл. Покряхтывая, Суй Бучжао сидел, поджав ноги, на кане, и наощупь зачерпывал вино чашкой.

— Славная штука — пить вино впотьмах, — пробормотал он и с бульканьем сделал добрый глоток.