Старый пёс

Поняв, что кто-то вошёл, девушка приподымает голову и напряжённо прислушивается. Она лежит на широком клеёнчатом топчане, накрытая простынёй, чтоб не так мерзла. Рот стянут несколькими полосками лейкопластыря, глаза закрыты тугой плотной повязкой — лица толком не видно. Обе руки и одна нога привязаны к железным скобам кожаными ремешками — в изголовье и в ближнем к выходу углу топчана. Предусмотрена и третья скоба с ремешком, тоже в торце топчана, но в другом его углу, — для второй ноги, если потребуется.

Вряд ли отец использовал эти скобы во время любовных игр. Какое сопротивление мог слабый пол оказать ему, могучему, здоровущему медведю, особенно после того, как он пускал в дело кулаки? Никакого! А он любил поработать кулаками, что есть, то есть. Просто, покидая берлогу, отец вынужден был обездвиживать этих неразумных самок, не расчухавших своего счастья… Он, конечно, вернётся сюда, но не скоро. По опыту — часа через два-три. Времени хватит.

И он не будет очень уж сердиться (надеется мальчик)… ну, может, матом обложит. А может, наоборот, снова развеселится, даже гордость за сына испытает…

Иван-Альберт стряхивает с себя понятную скованность. Лейкопластырь со рта гостьи он решает не убирать, с этой мерой предосторожности папа абсолютно прав, а вот повязку с её глаз — долой! Что за удовольствие — не видеть, как добыча сознаёт свою беспомощность и обречённость, как распухает в ней страх — гигантским мучительным волдырём?!

Нет большего кайфа, чем быть властелином страха.

Страх всегда в глазах, потому-то он никогда не калечил глаза, хотя, казалось, столько удовольствия терял. С человеком должно быть ещё круче…

Обнаружив в комнате не давешнего мужика, а подростка, безобидного с виду увальня, девушка вспыхивает надеждой. Яростно мычит что-то сквозь клейкую преграду, что-то вроде «помоги мне» и «развяжи меня». Ивану-Альберту смешно. Она замечает нож в его руке и затихает. Он сдёргивает с неё простыню и жадно разглядывает бело-розовое тело… Не везде бело-розовое. Отлично видны багрово-красные кровоподтёки, оставленные отцом, — как клеймо мастера. То ли строптивый трофей попался, то ли мастер бил её просто для разгона; впрочем, это не мешает подмастерью получать эстетическую радость.

Он впервые видит голую женщину живьём, да ещё вот так близко.

Девушка миниатюрна, хрупка и правильных пропорций — именно такие отцу по вкусу. Куклы. Положив нож на стол, Иван-Альберт принимается щупать её, не обращая внимания на синяки, давая рукам полную волю. Отдельно рассматривает то, что в медицинской энциклопедии называется половыми органами. Он больше не исследователь, открывающий тайны жизни и смерти, он молодой блудливый кобель. Сладострастие на секунду затопляет мозг, изо рта течёт слюна… Тварь лягается свободной ногой, отталкивает его, и он приходит в себя.

Потерял контроль, думает он, утираясь… Чёрт, потерял контроль!

Тварь за это ответит.

Поймав брыкливую ногу за лодыжку, он подтаскивает её к другому краю топчана, быстро и ловко пристёгивает ремешком к скобе. Девушка сопротивляется, но мальчик намного сильней. И вот она лежит, призывно раскинув ноги. Дёргается, рвётся… Что ж, тем интереснее будет процесс.

Он снимает штаны и приспускает трусы. Раздеваться полностью не видит необходимости (на самом деле стесняется своих сисек, в чём не признается даже отделённому от головы собачьему уху). Залезает коленями на топчан, наваливается на распятое тело и долго не может попасть, куда надо. В теории-то всё понятно, а на практике… Кипя от ярости, догадывается помочь себе рукой.

«Забей!» — говорит улица и двор, когда советует кому-то не волноваться. Раньше Иван-Альберт не вдумывался в буквальный смысл этого пожелания, а теперь понял. Время волнений прошло. Он забивает и забивает, бешено работая тазом: гвозди, болты? Нет, огромный заточенный кол, каким пронзают сердце ведьм! Он наказывает всех тварей в мире, вместе взятых. Прыщавая задница взлетает и падает — вверх, вниз, вверх, вниз. Вот оно, вот сейчас — подступает, готовится взорвать мозг… сейчас, сейчас!.. Нежить воротит морду, не желает на него смотреть, тогда он двумя стальными пальцами берёт её за щёки и выворачивает на себя.

В смотрящих на него глазах нет страха. Даже боли нет…

Почему?! Что не так?!

И возбуждение трагически спадает, чуть ли не виснет. Запал погашен, взрыв отложен. Иван-Альберт прекращает движение, однако птенца своего из гнезда не вытаскивает. Секунду изучает лицо девушки, распластавшейся под ним. Думает: что ж тебе не хватает, сука?

Она скисла, понимает он, ей плевать на меня. Она уже изнасилована во всех вариантах (с папы станется), она и так унижена, избита, связана. К боли притерпелась. Считает, что всё страшное, что могло случиться, уже случилось. Наверное, в глубинах сознания в ней ещё теплится мечта вырваться, но главное её желание — чтоб всё поскорее закончилось.

Ну так ты ошибаешься! Страшное даже не начиналось!

Всего секунду длится заминка…