Старый Сантос и его потомки

Местные жители понемногу работали на огородах, приводили в порядок пострадавшее хозяйство. Староста Моргун каждую неделю вывозил в районный центр то, что требовали немцы, поступая так, чтобы не вызывать подозрения и гнева гебитскомиссара и господ из райуправы. Односельчан он не притеснял, наоборот, помогал им чем только мог, на многое смотрел сквозь пальцы…

Из отдаленных местечек, из городов и сел просачивались тревожные вести. Там часто проводились дикие экзекуции над мирными, ни в чем не повинными людьми. Не прекращались расстрелы, грабежи. Рассказывали о невероятных мытарствах и муках людей, загнанных за колючую проволоку в Яшполе.

В Ружице и Лукашивке пока ничего этого не было. Однако с каждым днем становилось все тревожнее, жители понимали, что подобное может постигнуть их в любое время…

Так оно и получилось. Однажды перед рассветом, когда моросил дождь и дул колючий ветер, Рута и Леся сидели у радиоприемника в подвале и записывали сводку Советского Информбюро. В это время неожиданно на окраине Ружицы остановилось несколько грузовиков, с которых мгновенно высыпали солдаты и полицаи. Руководил операцией сам комендант Ганс Шпильке.

Карательный отряд быстро стал окружать местечко, растекаясь во все концы. Врываясь в дома, каратели стаскивали людей с постелей и выгоняли на улицу. Волокли здоровых и больных. Улицы и закоулки Ружицы заполнились криком, рыданиями.

Услыхав эти крики, Гедалья Сантос выскочил из дому с ржавым ломом, который для него, как и для других соседей, приготовил Бараш. Но, взглянув на палачей с автоматами, на пулеметы, установленные на холмах, на полицаев с белыми повязками на рукавах, старик понял, что с таким оружием он ничего не сделает, только накличет беду на себя и на односельчан. Он кивнул товарищам, чтобы бросили свои ломы и стальные прутья, и вместе со всеми направился в ту сторону, куда каратели согнали жителей их селения.

Глаза его пылали гневом. Казалось, в сердце закипала кровь от ощущения бессилия и ярости: что он и в самом деле мог противопоставить фашистской солдатне? Он и все его товарищи, если сравнивать силы, — ничто перед этой до зубов вооруженной бандой.

Симха Кушнир шел под градом ударов карателей. Шел с поникшей головой, неся, под мышкой свой заветный рюкзак. Он опасался, что это добро у него кто-нибудь выхватит, затопчет сапожищами — и все погибнет. И он думал, куда бы засунуть, запрятать бесценную для пего ношу: может, найдется человек, который придет сюда когда-нибудь и найдет эти документы, прочитает… Если его убьют и убьют его земляков, то пусть хоть история останется для потомков, для тех, кто придет на эту землю после них. Не может же погибнуть все! Неужели и памяти не останется, что некогда здесь, на этой земле, жили добрые труженики, которые сумели на каменистой почве взрастить сады, пышные виноградники, огороды и несли людям радость и счастье?

Он посмотрел в сторону Лукашивки, но там было темно и тихо. Чего он ждал? Если бы и вышли из своих жилищ соседи, они все равно ничем не смогли бы помочь ни ему, ни остальным, попавшим в плен к фашистским захватчикам,

* * *

Данило Савчук, живший по ту сторону крутого яра, словно сквозь сон услышал крики, плач и выбежал из хаты в белье, босиком. Взобравшись на крутой курган, он увидел, как на ладони, местечко, увидел, как фашисты гонят к площади жителей, и его охватил ужас. Зачем их гонят? Что задумали подлые оккупанты?

Он кинулся к Кузьме Матяшу, поднял его с лежанки, разбудил Ивана Полищука и других соседей.

Люди выбежали из хат и увидели толпу, которую немцы уже гнали к дороге.

Несколько секунд лукашивцы, сбившиеся в кучку, стояли как пришибленные, не зная, что предпринять, как предотвратить нагрянувшую беду.

Жутко смотреть: и здоровых, и больных, и калек на костылях — всех гонят каратели к дороге.

Появился на улице и отец Иеремей, который, оказывается, ночевал у кого-то в селе. Он набросил на плечи длинную черную рясу, по привычке надел на шею серебряный крест. Подбежав к группе лукашивцев, спросил, что случилось, чем он может помочь. Но, взглянув на толпу ружичан, которых гнали каратели, он все понял и, возведя очи к небу, перекрестился, произнес:

— Боже милостивый!.. Ведь это ведут евреев на смерть… За что? Боже, боже, спаси их души!.. Что происходит? За какие Грехи мучают невинных людей, почему льется невинная людская кровь?

Кузьма Матяш взглянул на батюшку, тронул его за рукав:

— Батюшка, панихидой мы им не поможем, бежим лучше туда на помощь!

— Куда же бежать? Они и нас… — возразил кто-то из женщин.

— Так, значит, будем стоять и смотреть, как наших соседей ведут на смерть? — перебил ее Данило Савчук. — Сегодня их, завтра по наши души явятся…

— Верно… — задумчиво сказал Иван Полищук. — Зовите всех. Гурьбой, все как один пойдем! А кто боится за свою шкуру, пусть сидит на печи… Люди мы или кто?..

Данило Савчук уже не прислушивался к голосам. Он ринулся огородами и садами к церкви, камнем сбил замок, взобрался по крутым ступенькам на колокольню и ударил изо всех сил в колокол, который давно безмолвствовал.