Старый Сантос и его потомки

На первой машине сидели лейтенант и его верный Зомеркранц. Колонна медленно двигалась по улицам городка. В поле, преодолев расстояние в двадцать с лишним километров, поспешно сняли пулеметы и минометы с грузовиков, крытых брезентом. С высокой горы лейтенант увидел балку — как на ладони. Там действительно темнели огромные возы, изредка ржали кони, в нескольких местах догорали костры. Казалось, там не обращали внимания на грохот машин. «Неужели все спят? И забыли выставить посты, дозоры? — недоумевал Шпильке. — Сейчас их проучат!»

Чуть забрезжил туманный рассвет, лейтенант скомандовал открыть огонь. Там загорелись возы, какие-то люди махали руками. Шпильке приказал в плен никого не брать, а всех уничтожить.

С той стороны, где виднелись подводы и лошади, открыли ответный огонь из двух пулеметов. Лейтенант упал, держа над головой парабеллум. Рядом уже лежали раненые, убитые.

Огонь с обеих сторон усиливался.

В разгар перестрелки подполз кто-то из его помощников.

— Герр лейтенант! — сказал он. — Да ведь это не партизаны. Смотрите, это ведь румынские солдаты… Наши союзники!..

Ледяной холод сковал все тело Шпильке. Он пригляделся — и ужаснулся. Балка была усеяна трупами, горели фургоны, ржали раненые лошади, молили о помощи оставшиеся в живых солдаты.

Светало. Он уже отчетливо видел румынских солдат — убитых и раненых. Что же теперь будет? Что он доложит в штаб? Столько людей погибло! А сколько пострадало! Грандиозный скандал. Это дойдет до Берлина, об этом узнает и генерал Антонеску. А кто виноват? Он, Ганс Шпильке. Он поверил этому дураку Зомеркранцу и, не разобравшись, не разведав ничего, приказал открыть огонь…

А время летит неумолимо. Скоро семь. Что же он скажет? Как все это объяснит?

Прибежал связной и сказал, что лейтенанта срочно вызывают на пункт связи для разговора со штабом.

На Шпильке словно столбняк нашел. Он стоял, ничего не видя и не чувствуя. Даже не ощущал страха. Безотчетно присел он на придорожный камень. Как-то отреченно вынул парабеллум, медленно поднес к голове и выстрелил…

ПРИВЕТ С БОЛЬШОЙ ЗЕМЛИ

Каждый вечер, перед тем как стенные часы били положенные им десять ударов, Леся стояла у плетня и искала среди облаков свою звезду. Несколько минут всматривалась она в небесные светила, восхищаясь их призрачным блеском, пока находила ее, желанную, одну среди всех.

В эти минуты она забывала о войне, о горе, об опасности. Она думала о любимом. И он где-то там, далеко, стоит и смотрит в эти минуты на эту же звезду… Таков был уговор, когда прощались. Он думает о ней, она — о нем. И это значит, что они вместе.

Леся никому не рассказывала, почему каждый вечер, где бы она ни была и чем бы ни занималась, бросала все и выбегала на улицу искать свою звезду. Даже Руте не раскрыла своей тайны! Может, это глупо, наивно, как-то по-детски, но иначе она не могла…

Была уже глубокая и холодная, унылая осень. Дули резкие ветры. Вокруг — сплошной туман, даже реки не видно с горы. Ни огонька нигде. Словно вымерло все. Ни у кого не было керосина. Жили, как в глубокую старину, позабыв, что такое свет, никто не знал, что его ждало на следующий день. Таким коротким было Лесино счастье, и она даже представить себе не могла, когда оно к ней вернется.

Где теперь Самуил, как он там, в этом жестоком водовороте? По каким дорогам ведет его тяжкая солдатская доля? Лесе здесь очень тяжело, как и всем односельчанам, но ему ведь, должно быть, во сто крат тяжелее. Страшно выйти Лесе на улицу, чтобы не наскочил полицай, не потащил в район, откуда могут без слов отправить в Германию на каторгу… Дни и ночи проводит она у «моргалки» — масляной плошки — в своем темном углу и вяжет, шьет приданое для будущего наследника, который властно дает о себе знать под сердцем. Леся утратила свою девичью красоту, исчезла стройность, живость и жизнерадостность. На лице появились желтые пятна. Она замечала, как некоторые из соседей, проходя мимо нее, нет-нет да и косились на ее неуклюжую фигуру…

В первые дни она мучительно стеснялась своего положения, но со временем перестала обращать на все внимание. В сердце ее вошла гордость. Ведь она будет матерью ребенка молодого Сантоса. Косые взгляды ее начисто перестали волновать.

Горько только оттого, что Самуил так далеко и не увидит новорожденного. К тому же она не сможет сообщить ему радостную весть. Он, наверное, волнуется, кто отвезет Лесю в больницу. Но какая больница? Какие врачи? Все это ушло в прошлое. Снова в округе появились повивальные бабки, шептухи, как в старые времена.

И все же она была уверена, что счастье ждет ее. Пусть повитухи болтают что хотят, какое это в сущности имеет значение?

Но бывают дни, когда невыносимо тяжко становится на душе, когда закрадываются плохие предчувствия, когда неотступно терзает мысль: ведь Самуил теперь в самом пекле и смерть витает над ним… Леся, правда, старалась отогнать от себя эти мрачные, невольно лезшие в голову мысли. Она верила, что он вернется. Она хорошо знает: он смелый, волевой, отважный и счастье от таких не отворачивается.

Так сердце ей подсказывает…