Старый Сантос и его потомки

Делая озабоченный вид, староста вынул из книги лист бумаги и стал медленно составлять акт о том, что такого-то числа старший полицай Лукашивки Степан Чурай, будучи, судя по оставшимся бутылкам, в сильном опьянении, полез в Днестр, где и утонул. На берегу были обнаружены вещественные доказательства: зеленая шляпа, штаны, пиджак, рубаха, кальсоны, винтовка, нагайка, сплетенная из проволоки, со свинцовым наконечником, бутылки и закуска. Акт подписали староста села и два полицая, скрепив свои подписи печатью…

Услышав об этом, Савчук сказал:

— Хотя я уже давненько отвернулся от церкви, но теперь пойду и поставлю свечку… Степан давно заслужил, чтобы земля отказалась носить его на своей святой спине.

КОГДА НЕ ВЕЗЕТ…

У лейтенанта Шпильке кошки скербли на сердце. Он убедился, что фортуна окончательно изменила ему. Тяжелое время настало для него. Нет покоя от советских диверсантов, которые разрушают железную дорогу, пускают поезда под откос. К тому же он совсем изнурен и с трудом держится на ногах. Замучили бессонница и беспрерывные головные боли, доводящие его до безумия.

Несколько раз приводили к нему профессора Сантоса, но узник из гетто наотрез отказался лечить его, мотивируя отказ тем, что он весь искалечен. Хоть нынче Шпильке и не имеет прямого отношения к гетто и к тому, что там происходит, но с этим дерзким доктором ему жуть как хотелось бы расправиться. И он нашел бы, как осуществить свое намерение. Но откладывал, втайне надеясь заставить профессора вылечить его.

В последнее время мучила Шпильке болезнь, надоедали ему и частые звонки из штаба охранных войск. Требуют срочно доложить о принятых мерах для обезвреживапия советских агентов, которые пустили под откос воинский эшелон.

Вот и в эту дождливую ночь он мчится на машине к мосту, точнее, к тому месту, где стоял мост. Он обязан найти и покарать диверсантов.

Прибыли на место происшествия. Стали искать виновников, а вокруг безмолвие и пустота — ни живой души! Неистовый ветер валил с ног, и холодные капли хлестали по лицу…

Лейтенант поймал себя на том, что даже в такой ответственный момент он думает о профессоре из гетто, о том, как принудить старика, несмотря ни на что, даже на те жуткие побои, лечить его, лейтенанта Шпильке!

Он стоял у взорванного моста и проклинал все на свете. К нему подошел солдат и сказал, что в пяти километрах отсюда находится хутор примерно из десяти дворов.

Шпильке приказал всех, от мала до велика, пригнать рода, а хаты и сараи — сжечь. Стереть хутор с лица земли!

Через полчаса хаты и сараи в той стороне запылали, а к лейтенанту пригнали полураздетых хуторян — женщин, стариков, детей.

Разъяренный Шпильке требовал, чтобы они сознались в совершении диверсии. Но они даже толком не понимали, что от них требуется.

Лейтенант приказал всех их расстрелять.

В десяти километрах отсюда подразделение Шпильке натолкнулось на цыганский табор, расположившийся на ночлег. Вокруг паслись стреноженные лошади, под деревьями примостились кибитки, палатки, в которых спали цыгане, усталые и измученные после длительной дороги. Несколько автоматных очередей разбудили табор. Сонные цыгане столпились возле дороги, дрожа от холода и страха. Окинув их брезгливым взглядом, Ганс Шпильке выругался, не понимая, почему разрешают этим людям бродить по дорогам. Возможно, с этими бродягами кочуют и те бандиты, что взорвали мост?

Увидев вокруг столько вооруженных солдат, цыгане стали умолять немцев пощадить их, клялись, что ничего не знают, что они держат путь за Днестр, никакого вреда никому не причинили.

Ганс приказал солдатам разбросать палатки, кибитки и проверить, не спрятался ли там кто-нибудь и нет ли оружия.

Кроме подушек и разного тряпья, автоматчики ничего не обнаружили. Лейтенант велел атаману табора подойти к нему. Из толпы вышел коренастый старый цыган с большущей квадратной бородой, в овчинной шапке.

— Признайся, бродяга, это ты со своими оборванцами взорвал мост?

Атаман ответил:

— Мы мирные люди, добираемся домой, в Молдавию. Остановились здесь на отдых… Мои люди умеют лудить кастрюли, чинить самовары, петь песни, танцевать, гадать, но взрывать мосты и убивать людей — что вы?! Бога побойтесь, господин начальник!

— Вшивые собаки! — Шпильке выхватил парабеллум. — Я не спрашиваю, что вы умеете! Знаю без тебя, что вы знаменитые разбойники и конокрады. А ты скажи мне, кто из вас взорвал мост, а двумя днями раньше пустил эшелон под откос?

— Кто его знает! — удивленно пожал цыган плечами, доставая из кармана толстый чубук и кисет. Набив чубук табаком, он взял кресало и высек огонь. — Вы меня спрашиваете, кто из нас это сделал? Может, он, Гаврилка?.. — Цыган ткнул пальцем на курчавого голого малыша, который весь съежился от холода и хватался за юбку старой цыганки.

— Что? Ты еще смеешь шутить?! — заорал лейтенант. Он выстрелил в старика несколько раз.

Старик свалился возле разломанной кибитки. Поднялся неистовый крик. Цыгане бросились к лесу, но никто туда не добежал. Солдаты открыли по ним огонь.

* * *