Старый Сантос и его потомки

— Ох, Симха дорогой, вижу, ты остался таким же наивным чудаком. Витаешь в облаках и строишь воздушные замки. Если мы вооружимся двумя винтовками и железными палками, как ты думаешь, сможем мы противостоять потоку отступающих вражеских частей? О чем ты только говоришь?

Пришел Кузьма Матяш. Услыхав спор друзей, он горестно усмехнулся:

— Удивляюсь, Симха, почему ты стал бухгалтером! Ты запросто мог бы быть полководцем… Можешь ли ты понять? Немец теперь не тот, тактика не та, что была в гражданскую… Все намного сложнее. Если хлынут сюда отступающие части фашистов — беда неминуема!

— Какой же выход?

— Трудно что-либо предпринять, — задумчиво сказал Сантос.

— Выход прост… — перебил Матяш. — Если фашисты пройдут здесь, будем драться! Не дадимся в руки живыми! Засядем в подвалах, за камнями, за заборами, и если суждено погибнуть, так умрем в бою…

До рассвета мужчины спорили, решали, как быть.

Утром люди по обеим сторонам яра взялись за лопаты. Кузьма Матяш и Савчук у себя, в Лукашивке, а Гедалья и кузнец Кива — в Ружице показывали, где и как рыть щели, как вести себя во время артиллерийской перестрелки, бомбежки, уличных боев. Надо ко всему быть готовыми.

Издалека все отчетливее доносился оглушительный гром войны. Он на некоторое время прерывался, а потом снова гремел с удвоенной силой. Люди жили в напряжении, на их лицах отражалась надежда, нетерпение, решимость. Даже неугомонная детвора притихла, старалась помочь взрослым чем только могла. Менаша и Рейзл, которые не упускали случая поспорить и всегда вмешивались даже в то, что их совсем не касалось, теперь будто набрали воды в рот. Сосредоточенно и молча рыли неподалеку от своих жилищ щели, делали все так, как учил Гедалья.

Думали о жизни. Совсем недавно они испытывали к ней какое-то непонятное равнодушие, завидовали тем, кто расстался с этим миром. А теперь… Каждому хотелось дожить до освобождения, до того часа, когда родная земля будет очищена от фашистов и они смогут посвятить себя труду на заждавшейся плодородия земле.

Днем журчали ручьи, сбегая к Днестру, к вечеру морозец сковывал размокшую под весенним солнцем землю, охватывал тонким ледком лужи на дорогах. То закрутит мокрый снежок, то его уже не видно. И вновь шагает властно весна. Очистился Днестр ото льда, и вода с каждым днем становилась прозрачнее. Все сильнее пригревало солнце, и по всему чувствовалось, что это уже настоящая весна с ее неповторимыми ароматами, журчанием ручейков, пением птиц… В эти весенние дни, когда работы было, что называется, невпроворот, Гедалья не переставал думать о своих детях — о сыне и дочери. Сердце мучительно ныло, томило тяжкое предчувствие, но он ничего не говорил жене, которая заметно постарела и сдала.

О сыне он услышал только из уст дочери и Леси еще тогда, когда подружки слушали радиопередачи из Москвы, писали и распространяли листовки. Больше о нем никто ничего не слышал и не знал. Кто знает, жив ли он? От Руты была весточка полгода назад. Вместе с Симоном она находилась где-то в лесах Прикарпатья в партизанском отряде. Больше ни от нее, ни от сына Менаши не было никаких сведений.

Гедалья сам когда-то был солдатом и отлично понимал, какой опасности подвергаются его дети. Ко всему нужно быть готовым. Голова трещала от мыслей. Но он старался думать, что все будет хорошо. Столько лишений перенесли, столько горя, должен же наконец наступить и светлый день!

Единственная радость — это его внучка, Аннушка, бойкая, милая девочка, которая приносила всем много радостных минут, оживляя дом Матяша и его родной дом. Все время малышка не перестает болтать об отце, любуется его фотографией, которая висит на стене, беспрерывно говорит, что он бьет фашистов на фронте, и все спрашивает об отце, которого еще не видела и кто знает — увидит ли когда-нибудь.

Леся частенько приходит с ребенком к деду Гедалье. Как бы ни была занята, прибегает хоть на часок. Тогда Аннушка заполняет собой весь дом, принося много веселья и радости. Больше всех возится с внучкой дед: мастерит ей всевозможные игрушки, играет с ней, катает ее на себе верхом. Сердце старого виноградаря то замирает от радости, то обливается кровью: такой прелестный ребенок живет в это страшное время, испытывая немало лишений, а главное — растет без отцовской ласки. Гедалья смотрит на милое личико внучки, в ее большие темные глаза, перебирает мягкие пряди волос… Все в ней напоминает ему сына! Даже эти гримаски, улыбка…