Старый шаман

Метнулся на реку, дальше, где любили сидеть и смотреть на молочную дорогу из звёзд в темноте. Но и там не нашёл её. Остановился, к дару взмолился, к проклятию взмолился своему. Но дар молчал. И новой раною украсило сердце его давнее проклятие разгневанного дракона.

Он не сразу понял. Вспомнил не сразу от ужаса и волнения.

Прибежал на поляну лесную, где первый раз увидел её.

Она лежала неподвижно, сжимая в руке плеть оборванную цветущих вьюнков. В огромной луже крови. И платье её, нежно-розовое, как сакуровый цвет утром, сейчас стало красным как лепестки сливы кислой или колючие цветы роз.

– Ты! – ноги подкосились у него. – Хосиоби! Жена моя! Да что с тобою?!

И, не в силах идти уже, к ней подполз.

И, с опозданием, на поляну вбежали сын и дочь их – по запаху отца пришли. И сжались, обняв друг друга, вцепившись друг в друга в ужасе, мать увидев, лежащую в крови.

Дрогнули веки женщины-лисицы, медленно глаза открыла. Сил не было голову повернуть, но взгляд метнулся вбок, где знакомое дыхание слышалось, так тяжело взволнованное. Он пересел поближе, колени утопив в её подсыхающей крови, руку тонкую сжал обессилевшую.

– Ты… как ты могла?! Почему именно ты?!

– Прости… любимый… – тихое, едва слышное сорвалось с губ её. – Я не могла… спокойно жить… думая, что от меня… что из-за меня… умрёшь ты… – с силами собравшись, всё же подняла вторую руку, коснулась лица любимого – он руку подхватил её, мешая ей упасть. – Пусть лучше я… принесу тебе… смерть свою… – и взгляд застыл её на нём. И силы лишилась поднятая рука.

Её проклятие сильнее вышло драконьего. Проклятие монаха мерзкого вышло сильнее проклятия сына господина реки и дождя! Но, вместе со смертью своей, Хосиоби убила и его. Убила своего супруга.

Он всё забыл. Он топился в винном забытьи.

И напрасно родственники жены то звали его проводить её в последний путь – он не мог этого вынести, он бессмертный, не мог вынести очередную смерть другого драгоценного сердца – и напрасно ходили к нему, целые посольства собирая, увещевать, что у него ещё остались дети, ради которых стоит жить.

И даже лис один сказал, что уплывшая рыба кажется большой, что Старый шаман бессмертный, успеет ещё забыть свою жену и новых с десяток-другой найти – и страшно по морде он получил и более среди родственников не возникал, в посольстве очередном к безутешному вдовцу. Да, впрочем, и Старый шаман видеть его морду более не хотел.

Он пил и пил. Пил и пил. Он отчаянно старался забыть всё. Но не мог забыть. Он, который видит чужое прошлое и чужое будущее. Он, который не может изменить ничего.

Он пил и пил. Пил и пил. Разве что женщины не касались больше руки его. Хотя кто-то из мерзких родственниц жены и пытался его соблазнить, чтобы отвлечь. Не ей нагадить. Просто, чтобы вывести из хмельного забытия и боли отчаяния. Чтобы он вспомнил своих детей. Но Старый шаман не помнил ничего. Он не хотел ничего помнить.

– Да не ты во всём виноват! – вскричала тётушка его жены, нашедшая его меж людей и в гневе разбившая все бутыли с вином, что стояли на столике низком перед ним. И побила другое всё вино. Стол соседний раскроила одним ударом нежной руки.

Люди: пьющие, слуги, хозяин сам заведения – всё в ужасе разбегались подальше, забыв обо всём, вещи потерянные забыв, деньги забыв, лишь бы подальше от неё. От жуткой красавицы, ломавшей крепкое дерево. От женщины с шестью лисьими хвостами.

– Во всём виноват твой сын! Виноват, что пошёл туда, но не подумал сразу ни о чём! – орала в гневе женщина-оборотень и лицо её, сейчас человеческое, страшно исказилось.

Но он только тихо сидел, сгорбившись сидел, покуда она металась вокруг него.

– Да тьфу на него! – провыла она наконец, цепляясь за его руку. – А дочь?.. Дочь всё ещё тебя ждёт! Ты подумал хотя бы о дочери своей?!

Он вдруг сжал её рукав многослойный, глазами безумными посмотрел на гневавшуюся родственницу – и та вдруг в ужасе шарахнулась от него, а он не выпускал её – и насквозь прорвал многослойный её рукав.

– Мой сын ни при чём! – он выдохнул потерянно, выпустив наконец её. – Я во всём виноват! Всё началось с меня! Я был ужасный сын… непочтительный сын отца своего! – и с рыданием спрятал лицо меж сцеплённых рук.

Глаза закрыл, чтобы не видеть свои переплетённые пальцы. Чтобы не видеть переплетённые судьбы. О, если бы он мог! Он и с глазами закрытыми, во сне даже продолжал видеть всё. Кроме своего будущего. Кроме своего прошлого и лиц родных, его любящих. Он ничего не мог остановить. Ничего…

И долго рыдал, глухо рыдал. Ей страшно стало смотреть на него – и женщина ушла.

И долго рыдал, глухо рыдал мужчина. А потом поднялся, дрожащий, и на ногах заплетающихся отправился в другое заведение. Пить. Снова пить. Хвала людям, которые придумали вино! Даже бессмертные мечтали в нём утопить всё.

***

Прошло несколько десятков лет. Его знали все. Нелюди все. И местные люди Нихон, что тоже норовили заснуть, вкушая рисовое вино. Старик в оборванном одеянии. Старый шаман. Он проклят был быть бессмертным. Но жена смогла убить и его. Тело его было живо спустя столетия. Но душа его уже умерла.