Старый шут закон

Когда мистер Хогарт приступил к перекрестному допросу, отец все еще продолжал козырять своим благородством, профессиональный сарказм адвоката, казалось, нисколько его не задевал. Он с готовностью признался, что дружен с сенатором Махони (в то утро, когда произошли беспорядки, он как раз разбирал иск Махони против Арсе и Фернандеса), но тут же заявил, что «во имя справедливости не посчитается ни с какой дружбой». Среди опознанных им «опасных бунтовщиков» судья назвал Хесуситу Замору и Нативидад Лару, но, когда Хогарт высмеял его, указав, что первая из них мать четырех детей и к тому же беременна, а вторая — еще девочка, отец и глазом не моргнул. Даже когда Хогарт вынудил его признать, что он не уведомил обвиняемого Арсе о его праве быть освобожденным под залог, отец и тут сумел выкрутиться.

«Никто не обращался с просьбой об освобождении под залог, — объяснил он, — а я считаю, что в таких вопросах судье неуместно проявлять инициативу. Одно скажу: в моем суде еще ни разу не было отказано в такой просьбе — разумеется, если она обоснованна. К тому же я предоставил обвиняемому отсрочку, чтобы он нашел защитника».

Повернув дело в свою пользу, отец так и просиял. Но радость его была недолгой. Неожиданно Хогарт сказал:

— Судья Эверслив, вы признали, что близко знакомы с Джейком Махони и даже зовете его по имени. В таком случае вам, несомненно, известно, что несколько лет назад Махони был выведен из муниципального совета…

Отец побледнел, будто у него под ногами взорвалась мина. Эстелл затаила дыхание. Окружной прокурор Кортес вскочил на ноги.

Кортес. Ваша честь, мы возражаем…

Хогарт. …так как покровительствовал проституции!..

Кортес. …мы возражаем против этого вопроса, поскольку он не относится к делу, оскорбителен и…

Хогарт. (громко). Я снимаю вопрос. (К свидетелю). Судья Эверслив, когда вы слушали дело Арсе и Фернандеса, знали ли вы о том, что бывший советник Махони выселяет шахтеров из их жилищ…

Помощник прокурора Мэллон (вставая). Мы возражаем, ваша честь. Вопрос адвоката выходит за рамки вопросов, затронутых нами при…

Хогарт. Простите, ваша честь, я полагаю, что в свете трагических событий, последовавших за разбирательством судьей Эверсливом дела Арсе, мы вправе допросить свидетеля обо всем, что привело к…

Мэллон. Я еще не кончил! Мы протестуем также против попыток внушить суду, что слушание было связано с выселением шахтеров. Слушалось дело о взломе и покушении на собственность — а это уголовное преступление!

Хогарт. Которое явилось следствием выселения…

Мэллон. Это попытка очернить свидетеля и заставить суд с предубеждением отнестись к его показаниям.

Судья Бек.

Не волнуйтесь, мистер Мэллон. Я предоставил обеим сторонам максимальную свободу. Если во время допроса всплывут неуместные или не относящиеся к делу детали, то позднее я сам отделю зерна от плевел.

Хогарт (примирительным тоном). Я перефразирую вопрос, ваша честь. Скажите, судья Эверслив, когда вы разбирали дело о взломе, вы знали, что на самом деле это была акция протеста против выселения мистера Фернандеса из его дома?

Эверслив. Что-то в этом духе я слышал.

С досады Эстелл прищелкнула языком. Вот они, его штучки — вечно увиливает от прямого ответа. Она была недовольна, что Хогарт не заставил отца ясно сказать «да» или «нет».

Хогарт. Значит, вы понимали, что дело Арсе — Фернандеса представляло интерес и для других квартиросъемщиков, которым грозило выселение, не так ли?

Эверслив. Я слышал, что были и другие. Сколько — я не знаю.

Хогарт. А о том, что большинство жителей города возмущались этими выселениями — об этом вы знали?

Эверслив. Нет, не знал.

Хогарт. Ах, не знали. И вы даже не поинтересовались, чего хотят люди, барабанящие в окна и двери суда?

Эверслив. Нет.

Хогарт. Даже не было любопытно?

Эверслив. Не особенно.

От нетерпения Эстелл чувствовала себя, словно жокей, понукающий заупрямившуюся лошадь. Но Хогарт продолжал двигаться шажком.

Хогарт. Вам не приходило в голову, что люди хотели присутствовать в суде по вполне обоснованной причине? Ведь им тоже грозило выселение.

Эверслив.

Откровенно говоря, не приходило.

Хогарт. В таком случае, судья Эверслив, скажите нам столь же откровенно — разве вам неизвестно, что публика имеет полное право присутствовать на открытом заседании суда?

Эверслив. Я им и не запрещал.

Эстелл чуть не задохнулась. До чего наглая ложь! Он же сам ей хвалился, что велел полиции «стрелять в упор» — лишь бы не допустить толпу в суд. Ах, если бы она могла все рассказать! Надо же кому-то сорвать с него личину!

Пока Хогарт, тряся седой гривой, ходил к столу защиты, чтобы выпить стакан воды, она теребила платочек.

Отец, пользуясь передышкой, добродушно улыбнулся публике.

Хогарт (возвращаясь к свидетелю). Выходит, не запрещали? Следует ли это понимать так, что вы их пригласили?