Старый шут закон

Но теперь Волосатый завладел ею, зачаровал глубокими, как у Свенгали, глазами, а она запуталась, стала беспомощной. Она пыталась смотреть на пухлое, словно булка, лицо Гасси Гестлер, уже сидевшей в зале, но ее все время мучило сумасшедшее желание погладить Волосатого, который держал ее в своей власти, делал из нее полную дуру; да она и сама чувствовала себя полной дурой и только молилась, чтобы Карл не вышиб из нее последние мозги, когда она вернется домой. Да, отвечала она, сперва появился газ… нет, она не видела, как тот детина стрелял, не видела, и все. Газ попал ей в глаза, к тому же она тащила миссис Гестлер. Что? А, вот вы о чем… нет, нельзя сказать, будто газ вовсе не подействовал, а просто подействовал не так, как на миссис Гестлер, да-да, почти не подействовал. Как упал Маккелвей, она видела, но потом снова заплакала и, кто стрелял в здоровенного испанца, не знает, просто он упал. Да, выстрелов было много, ужас сколько — она не знает, как объяснить, что не видела никого, кто стрелял, — люди падали, и все… нет, второго испанца она не заметила, он, верно, стоял близко к стене дома, а она была на крыше и… наконец-то, слава тебе, господи, спасибо тебе, Карл — «свидетель свободен».

Вот и я, Карл, думала она, неуверенно пробираясь по проходу, и, выходя на улицу, под яркое весеннее солнышко, я возвращаюсь к тебе, Карл, можешь гордиться своей женушкой, своей дурочкой; она тебя не подвела и заслужила то самое лучшее, что ты можешь дать, и в любое время, когда бы ни захотелось.

Дафне так и не представился случай вставить вторую фразу Карла: «Я сразу бросилась к телефону, чтобы позвонить мужу, я всегда ему все рассказываю», — и тут она подумала, что надо бы действительно позвонить ему по междугородному и рассказать, как она выставила Волосатого полным дураком… да, она стойко все выдержала, а теперь на первом же автобусе помчится домой, а он, пока не закрылись винные лавки, пусть купит у Томми Фелтона бутылку, надо же отпраздновать успех — ведь как она отбивалась от Волосатого, защищая свою честь, — точно в кинофильме… нет, она не даст Карлу даже рта раскрыть, не даст спросить, как же это она ухитрилась не увидеть никого, кто стрелял, и не сказать ничего такого, что могло бы отправить человека на электрический стул.

Все равно смуглый и страстный испанец мертв, он мертв, бедняга, а где-то плачет женщина… и она сама плачет, бог весть отчего, спускается чуть не ощупью по ступенькам суда, чтобы найти кабинку телефона, и плачет.

Задача начальника полиции Эллиса Ларсена состояла, по-видимому, в том, чтобы уличить маленького Хесуса Хуареса и подкрепить обвинение против Поло Гарсиа.

Сразу же после беспорядков, тягуче рассказывал Ларсен, он увидел, как, держа в руке «что-то вроде пистолета», из переулка выскочил «маленький светлолицый» Аполлонио Гарсиа и сразу передал этот предмет другому человеку, личность которого не установлена. Вслед за ним выбежал «еще один низкорослый мексиканец» с дубинкой в руке. Ларсен вырвал дубинку и кинул ее за ограду пустыря на углу улицы. Гарсиа он арестовал через несколько минут возле кинотеатра на площади, второго же маленького мексиканца увидел только вечером, когда полиция выстроила арестованных для опознания. Тогда он и узнал, что этого человека зовут Хесус Хуарес. Дубинку же он разыскал только на следующее утро.

Отвечая затем на вопросы Фрэнка Хогарта, Ларсен прямо исходил потом — такого нельзя было объяснить даже его полнотой или безжалостностью адвоката. Стараясь облегчить свою задачу, он с готовностью признал, что не может описать ни размер (калибр) оружия в руке Поло, ни тип (револьвер это был или автоматический пистолет), ни цвет (никелированный или вороненый); не видел он также, чтобы Хуарес пустил дубинку в ход или хотя бы ею размахивал. Но, признаваясь в полном неведении, Ларсен производил впечатление безукоризненно честного человека, а это было не менее опасно, чем если бы он описал оружие до мельчайших подробностей.

Фрэнк решил сконцентрировать огонь на дубинке, которая фигурировала в деле как вещественное доказательство. Это не дубинка, настаивал он, а обычная тросточка, не тяжелее вот этого письма в его кармане, которое он получил сегодня утром. По маркам видно, что вес письма не превышает трех унций. Мы, сказал он, протестуем против того, чтобы трость приобщали к делу, — можно послать за почтовыми весами и доказать, что ее нельзя считать опасным оружием, но мы боимся задержать работу суда. Поскольку здесь нет присяжных, этот вопрос остается на усмотрение судьи.

Но обвинение не уступало. Даже прутик, заявил Мэллон, может стать опасным оружием, если ткнуть им в глаз противника, а уж подобную дубинку в руках преступно настроенного человека вполне позволительно рассматривать как потенциально смертельное оружие. Тот факт, что шериф Маккелвей был сражен пулей, еще не оправдывает другого, пусть и не такого опасного преступника, если он содействовал убийству.

Судья кивнул.