Старый шут закон

— С другой стороны, мистер Мэллон, — сказал он, — одно лишь наличие трости или дубинки еще не служит доказательством преступных намерений. Суд тем не менее принимает вашу точку зрения, и протест защиты против приобщения трости к вещественным доказательствам будет отклонен.

Хотя к Хесусу Хуаресу спор имел самое непосредственное отношение, он был совершенно не в состоянии серьезно размышлять о разнице между тросточкой и дубинкой. Ни того, ни другого у него не было, ни до каких палок он вообще не дотрагивался, a jefe de policia ничего у него не отнимал — так не все ли равно, какое слово они выберут?

Жизнью Хесуса сегодня распоряжалась некая неподвластная ему сила. Проснувшись задолго до рассвета, он почувствовал, что в камере кто-то есть — нет, не товарищ по заключению Мигель Ковач, а кто-то или что-то более и в то же время менее реальное. Это была та же таинственная сила, какую он ощущал в самые святые минуты мессы, когда дароносицу поднимают, и кажется, будто алая кровь Иисуса Христа начинает сверкать, радуя и укрепляя душу… Еще маленьким chamaco Хесус надеялся, что дева Мария проявит к нему милость и ниспошлет видение. Видение так и не явилось, но какая-то сокровенная сила не раз снисходила на него, и всегда в такие дни, когда он, как сейчас, особенно нуждался в помощи. Первый раз это случилось в Тепике; он был еще совсем молодым и лежал с переломами в больнице, но мучила его не физическая боль, а тревога за молодую жену, за его цветочек Хосефину, которая в двадцать лет должна была родить пятого ребенка, родить одна — ay de mi vida![156] — муж далеко, застрял в больнице, а в доме ни крошки хлеба… И сила не обманула его. Один Бог знает как, но все устроилось — кости быстро срослись, шахты снова открылись, и его — несмотря на бледность и изможденный вид — взяли на работу; невинного младенца Бог вскорости прибрал, а затем краснорожий агент из Штатов предложил им всей семьей поехать в товарняке на Север, в Реату, где платили в три раза больше, чем в Халиско.

Потом, в забастовку, когда он не работал, а деньги из забастовочного фонда через неделю все вышли, и у них с Хосефиной осталось на руках десять голодных детишек, сила эта снова пришла на помощь. На сей раз в образе Ча-Ча — сбившейся с пути, пропащей дочери. Ча-Ча вдруг приехала погостить и привезла в подарок деньги (деньги! Хосефина от радости даже всплакнула) — деньги для семьи и деньги для забастовки. И он молился за Ча-Ча, чтобы Господь простил ей грехи, о которых Хесус никогда не спрашивал и ничего не знал. Но он поверил дочери, когда та сказала, что готова гореть в адском пламени, только бы помочь querido[157] папочке, маме, братишкам, сестрам и бедняжке Даниелю, который попал под машину и помер прежде, чем священник успел отпустить ему крохотные детские грехи (хотя деньги все равно потребовал).

И прошлой ночью, стоя в холодной камере на коленях, Хесус молился за душу Ча-Ча, молился долго, пока вдруг не почувствовал, что та сила — вот она, здесь, наполнила собой камеру и уже переливается через решетку в другие камеры, льется по этажам и коридорам тюрьмы, окутывая его товарищей всемогущей любовью. За них он тоже молился — сохрани их, Господи, от боссов и от убивающей электричеством машины. Да будет им даровано спасение! Ведь все знают, кто поразил шерифа. Сам Бог покарал его за грехи, и он откроет эту истину людям, дайте только срок… а раз так, то не все ли равно, как они назовут палку — дубинкой или револьвером, стоит ли их слушать?

Лучше помолиться. Помолиться за душу Ча-Ча и за чрево Хосефины, откуда скоро появится на свет ребеночек — может, завтра появится или через неделю, а может, сегодня. Пятнадцатые роды, и он всегда принимал их сам, а сейчас — lastima, увы! — его с ней не будет. Прежде всего ребенок должен узнать своего отца, говорила Хосефина, да и матери легче отдать драгоценное сокровище своего чрева в руки отца, а не доктора или curandera[158]. Бывало, проходило несколько часов, пока Хесусу глубоко в шахте сообщали, что у жены начались схватки, и никогда — если он вообще мог прийти — она до его прихода не рожала. А явившись, Хесус отгонял знахарок с отварами и амулетами в сторонку, потом дотрагивался жилистой, наспех вымытой рукой до ее живота — пусть почувствует, что он готов, — и происходило чудо, к нему приходила сила, и он делал все, чему Хосефина его учила и что она сама переняла от отца, знаменитого врачевателя племени, который и ей, и ее сестрам помог выйти на свет из материнского чрева; и опять чудо — Хосефина рожала так легко, что ей почти не нужна была помощь.