Стася и Тим.

Тимур хлопает дверцей серванта и кладет на стол цветное фото. Я подхожу ближе, совершенно не понимая, зачем мы здесь. Он никак не может знать о моей дружбе с Огневыми, потому что отец с белизной отмыл мое прошлое от вот таких неправильных, по его мнению, фактов моей биографии. Тогда мне казалось, что он всю деревню уничтожил и ее жителей. По крайней мере, тех, что хоть что-то знали обо мне, отличное от официальной версии моего появления в семье Гуриных. Но нет, деревня, хоть и изрядно опустевшая, но была на месте. Как и церковь, по-прежнему звонящая колоколом, как и моя память, рисующая картинки счастливого детства.

Но все разбивается о калейдоскоп цветных снимков, разложенных на белой скатерти круглого стола.  Их немного, фотографий, но каждая, словно кадр из триллера: избитое, искалеченное девичье тело, а следом осунувшееся лицо с черными ямами под глазами, потухшими, без смысла жизни.

Сглатываю колючий комок, не желая принимать, что вот эта изувеченная не только физически девушка и есть та самая задиристая и веселая Славка, с диким восторгом виснущая на шее своего старшего брата.

— Что это? — все-таки спрашиваю я, подняв взгляд на замершего у окна Тимура. Он не смотрит на меня, не смотрит на фото, а куда-то мимо, сквозь меня. Засунув руки в карманы, стиснув зубы и напряженно выпрямив спину. И я понимаю – ему больно. Так, что он едва держится на ногах, но не может выказать свою слабость перед продажной девкой.

— Что это, Крутов?! — повторяю, в один шаг оказавшись рядом и вцепившись пальцами в ворот его рубашки. — Кто сделал это со Славкой, говори!

Он вздрагивает на ее имени и все-таки смотрит на меня. И в черной мути его глаз беснуется злость, темная, беспощадная.

— Твой брат, — хрипит, не отпуская взгляд. А когда я отшатываюсь, хватает за плечи, прижимая к себе, заставляя смотреть и принимать его правду. — Они в клубе познакомились, потанцевали, выпили и он пригласил ее к себе. Она отказалась. Ее поймали на улице. Сука подружка сдала. Твой братец умеет быть обаятельным, — кривится так, словно плюнуть хочет. Мне в лицо плюнуть. И я вся сжимаюсь в его руках, слушая и не веря. — Он продержал ее у себя всю ночь: насиловал, бил. А потом вышвырнул на обочину.

Я зажимаю ему рот ладонью, трясу головой, не находя сил словами попросить замолчать, потому что невозможно это слушать. Потому что адское пламя выжигает легкие. Потому что я точно знаю: он не врет. Все, что говорит Тимур – правда.

— Гурин его отмазал, — отлепив мою ладонь от своих губ, договаривает Тимур. — Отец Славки взял деньги, а ее брат оказался в психушке. Он так и не успел добраться до этого ублюдка. А ты…ради него…

А я ради него продалась Удаву. Усмехаюсь, отступая на шаг.

— Я должна ему жизнь, Бэтмен. Много жизней. Но тебе этого не понять.

Он щурится, сейчас выворачивая наизнанку одним взглядом. И у меня мурашки ползут по спине, щекоча неприятным холодком острые позвонки.

— Какую жизнь, Русалка? — насмехается, но взгляд по-прежнему цепкий. — От дозы к дозе? А что будет, когда Удаву надоест? Что будешь делать ты, Русалка?

Меня качает, голова идет кругом и тошнота неожиданно скручивает желудок. Я закрываю рот ладонью и рвусь к выходу, но меня выворачивает на пороге. Падаю на колени, тяжело дыша, и тут же ощущаю тепло за спиной. Сильные руки собирают волосы на затылке, убирают их с моего лица, пока меня рвет желчью.

Тимур сидит рядом. А когда меня перестает трясти, помогает подняться. Я смутно вижу, куда он меня ведет. Прихожу в себя у колодца, когда Тимур осторожно умывает меня ледяной водой, набирает в горсть из железного ведра, и я пью с его ладони, затянутой перчаткой.

— Откуда ты…

Я не договариваю, жадно глотая воздух, потому что тошнота горечью расползается по горлу. Но он понимает сам, отирает мое лицо полотенцем.

— Я все о тебе знаю, Русалка.

И почему я не удивлена? Кривлюсь, глядя на его хмурое лицо. Подолом пижамной рубашки отираю рот и чувствую привкус кожи на языке. Его перчатки. Странно. На улице жара, солнце не щадит никого, а этот…Бэтмен в перчатках. Постоянно. Почему?

— Не думаю, что это хорошая идея, — он сжимает пальцы в кулак, показывая, что поймал меня на моих глупых мыслях. Встряхиваюсь, только теперь замечая, что сижу, уставившись на его узкие ладони с длинными пальцами.

— Ты играешь? — вопрос срывается сам – я и понять не успеваю, что произношу  его вслух.

— Нет, — жестко в ответ. Встает и прячет руки в карманы. А я зачерпываю колодезной воды из ведра, умываюсь, прикрыв глаза. А перед глазами вдруг такая четкая картинка: черный рояль и мужские пальцы, с трепетом касающиеся белых клавиш. И четкое понимание: врет. Он играет. И наверняка черный рояль у него есть. Стоит посреди его огромного дома, во дворе которого я чуть не умерла (Марат, заглянувший на минутку после доктора Туманова, поделился подробностями, от которых стало почему-то стыдно). Надо же. Качаю головой. Сижу не пойми где и с кем, и мечтаю о каких-то розовых соплях в духе дешевого любовного романа.