Стать бессмертным

— От светлого растёт живот, а от тёмного грудь, — объясняет свой выбор Лена и отхлёбывает из старинной, советской ещё, пузатой кружки, какие раньше прилагались к квасным и пивным бочкам. Ставит кружку обратно на стол, и у неё под носом образуются очаровательные белые «усы».

— У тебя, это, пиво на губах не обсохло, — говорю я.

Лена вытирает усы салфеткой и смеётся. Бывают девушки, которым это противопоказано, а ей, напротив, очень идёт.

— Ты знаешь, мне сегодня приснилось, что я — рыба, — говорит Лена. — Плавала под водой, довольно долго, как мне показалось. Вокруг всё было красивое — водоросли, другие рыбы, только вода была мутная, наверное, я была речной рыбой. Как думаешь, это может что-то значить?

— Думаю, что ничего, — отвечаю я.

— Так не бывает. Всё имеет смысл, только его надо разглядеть и сделать соответствующие выводы, я тебе тысячу раз говорила.

— В таком случае, нам стоит заказать что-нибудь рыбное.

Лена через стол грозит мне своим маленьким кулачком. Я поднимаю руки вверх, мол, сдаюсь.

— Тогда, слушай, — говорю я, — моей прабабке в двадцать втором году, в самый НЭП, приснилась её мать — покойница, почему-то в крестьянском платье и с железнодорожным фонарём в руке, и сказала, что в следующем году ни в коем случае рожать нельзя, а подождать надо хотя бы пару, а лучше тройку годиков…

Лена делает большие глаза.

— И чего?

— Чего-чего. Испугалась прабабка не на шутку. Ей тогда было шестнадцать лет, она как раз собралась замуж за какого-то там нэпмана. На следующий же день жениху отворот-поворот дала без объяснений и потом два года вообще никого на порог не пускала. Соседи думали — цену себе девка набивает. Замуж она только через четыре года вышла, по тем временам жутким перестарком.

Ленины глаза становятся ещё больше.

— Я чего-то не пойму, в чём мораль?

— А мораль, Лена, в том, что из мужиков двадцать третьего года рождения в живых остались единицы. А оба её сына — мой дед и его старший брат — на войну аккуратно опоздали. Но, — поднимаю указательный палец вверх, — дедов брат погиб сразу после войны — бендеровцы убили, а дед в пятьдесят втором по глупости на машине разбился.

Лена опускает глаза и начинает пристально изучать пену, стекающую по стенкам наполовину пустой кружки.

— Твоя беда в том, Алексей, что у тебя в кармане всегда есть ответ на любой вопрос. Кроме того, судя по тому, что я только что от тебя только что услышала, ты — фаталист, а это глупо.

Кажется, Лена немного рассержена моим спичем. Я делаю большой глоток из кружки и продолжаю:

— Лён, я не фаталист, и не верю в так называемое предназначение. Кроме того, я не сторонник теории хаоса и бессистемности. Также, скептически отношусь к кузнецам своего счастья. Всё оттого, что у меня нет в кармане ответа на этот вопрос, правда.

Лена смотрит на меня с недоверием.

— А вот я всегда рассматривала свой жизненный путь, как некое подобие компьютерной игры, — говорит она. — Самих компьютерных игр я не переношу, поскольку очень боюсь проиграть, но само их наличие заставляет меня верить, что то, что я каждый день вижу вокруг себя, тоже чья-то игра.

— Я вижу вокруг себя тебя, пиво, пивную и странного маленького человека в углу, — покрутив головой, говорю я.

Человек, словно по команде встаёт со своего места и идёт к нам. Выглядит он более чем странно — маленький, заросший, как черти что, в шубейке до пят и двугорбой меховой шапке. В намерениях его можно не сомневаться, наверняка начнёт деньги клянчить. Терпеть таких не могу. Должно быть, стоило ещё на дальних подступах послать его куда подальше, но я боюсь показаться Лене грубым, и потому молча наблюдаю, как он, пробираясь между столиками, заходит к нам с правого фланга.

— Тысячу извинений, молодые люди, — чуточку заикаясь, лепечет подошедший и приподнимает шапку. — Я — единственный в мире художник, рисующий в темноте. Мои работы не похожи на другие, но они уникальны по своей правдивости, ибо традиционная живопись — это ложь и обман. Глаза живописца обманывают своего хозяина, его рукой водит Морок, а моей — Афина Паллада. — Он вдруг на несколько секунд замолкает и морщится, показывая, насколько тяжело ему даётся следующая фраза. — Если вы будете так любезны, посмотреть мои работы и, возможно, приобрести…

— Давайте, — уверенно говорит Лена.

На нашем столике появляются листы бумаги, обильно исчирканные простым карандашом. Лена внимательно изучает каждый, потом берёт один, несколько помятый.

На «картине» изображён вытянутый вдоль длинной стороны листа чёрный многоугольник с двумя белыми пятнами внутри, одно из которых чуть больше другого. Многоугольник, должно быть, получился от многократного вычерчивания карандашом по одному и тому же месту. Видимо, художник много раз пытался провести замкнутую ломаную линию с закрытыми глазами. Всё вместе это с большой натяжкой напоминает человеческое лицо.

— Сколько вот за эту? — спрашивает она.

— Две… двести, — отвечает «художник». — Она называется: «В темноте». Два светлых пятна, это…