Ощущение такое, как будто рождаешься заново. Как будто ты долго тонула и все же сумела вырваться на поверхность. Я исповедалась в этом одежном шкафу, и пьяный священник отпустил мне грехи. Теперь можно снова вернуться в мир и грешить дальше. У меня снова есть будущее, оно подключилось к Сети с тихим хлопком и треском, и все раковые наросты в моем бедном сердце сами собой рассосались. Я никого не обидела, будучи пьяной! Я
– Герцогиня, ты тут? – говорит Кайт. Я не ответила на его последнюю реплику. – Ты меня слушаешь? Ты не заснула?
Я вздыхаю, и вздыхаю еще раз – от чистейшего счастья – и говорю:
– Нет, не заснула. – А потом говорю самые лучшие в мире слова: – Джон, нам надо увидеться и вместе выпить.
Когда мы заканчиваем разговор, часом позже – когда я сказала, что переезжаю жить в Лондон, и рассказала, как я едва не сошла с ума, но мне уже лучше, гораздо лучше, – в щель дверцы шкафа пробивается свет. Я предполагаю, что это рассвет. Выбираюсь из шкафа и вижу, что это ночник. Люпен проснулся и сидит на моей кровати.
– Можно мне лечь с тобой? – спрашивает он.
– Конечно, можно, малыш, – говорю я и забираю его к себе под одеяло. – Тебе всегда можно лечь с Джоанной.
Мы уютно ложимся в продавленной ямке, оставшейся после бабули. Я сплю на этой кровати в последний раз.
Эпилог
Папа выходит из «Бургер-Кинга», ест на ходу воппер.
– Жизнь на колесах! – говорит он. Все лицо в соусе. – Мотор еще тарахтит!
Мы на автозаправке в Уотфорд-Гэп, на самой границе между севером и югом. День холодный и ветреный – цилиндр постоянно сдувает с башки. На самом деле я не понимаю, как люди носят цилиндры и не роняют их постоянно. Взять того же Слэша.
Папин фургончик стоит на месте для инвалидов – ярко-оранжевый знак «Инвалид» лежит на приборной доске, чтобы все его видели. Фургончик набит под завязку – одеяла, постельное белье, черные пластиковые мешки, куда сложена одежда, прижимаются к оконным стеклам, словно кучи барахла, которое везут на блошиный рынок, а также комод и Будда, выбранный третьим («Нет, Джоанна, этого Будду я тебе не отдам – мне нравится его лицо»).
В этом фургончике – все мое земное имущество.
Я заплатила за папин воппер: «Пробковый сбор, Джоанна».
Я купила ему сигарет: «Чтобы я не заснул за рулем по ходу миграции», – и большой стакан шоколадно-молочного коктейля: «У стариков должны быть свои маленькие приятности».
Кроме того, я заплатила за бензин. Папа очень серьезно меня уверял, что бензин на эту поездку обойдется в 90 фунтов. Лишь спустя несколько лет я узнала, сколько стоил бензин в 1993 году, и искренне восхитилась старым пройдохой: даже в минуты прощания он умудрился меня обдурить.
Мы садимся в фургончик. Папа неторопливо пьет свой молочный коктейль, и мы наблюдаем, как люди снаружи суетятся под мелким дождем.
– Мы могли бы здесь поселиться, – говорит папа, похлопав рукой по приборной доске. – У нас есть плита, раковина и двухъярусная кровать. При необходимости здесь можно
Откуда-то сзади доносится голос Крисси:
– Да ну на хер. Что за жуткая мысль!
Я вижу Крисси в зеркале заднего вида. Он сидит, втиснувшись между шторами и одеялом, и держит на коленях собаку. Собаку, как и меня, укачивает в машине. Если она будет сидеть на полу, ее обязательно вырвет.
– Может быть, уже поедем? – говорит Крисси. – Теперь вся машина пропахла мясом, а я не могу даже открыть окно, потому что
Вчера вечером Крисси пришел ко мне в комнату.
– Тук-тук. Дай мне слово, Джоанна, что ты не мастурбируешь баллончиком лака для волос, иначе, клянусь богом, я точно тебя пришибу. – Он сообщил, что поедет в Лондон вместе со мной и поживет у меня первые две-три недели. – Просто чтобы убедиться, что у тебя все в порядке и ты случайно не вырубишь топором у себя на руке список покупок.
То есть так он сказал, но я видела, как он украдкой просматривал список лондонских клубов в «Голубом листке» в газетном киоске, и знаю, зачем он
– Поехали, – говорит Крисси. – Эта стоянка меня угнетает.
Папа заводит мотор, выруливает со стоянки и включает магнитолу.
– Есть пожелания, что будем слушать?