Стать Джоанной Морриган

Я видела множество фильмов о том, что бывает, когда молодой человек или девушка из рабочей семьи объявляет домашним, что хочет заняться искусством – стать писателем, или певцом, или поэтом. Вся родня тут же впадает в неистовство и принимается наперебой вразумлять неразумного: «Это пустые мечты, малыш, – человек должен думать о том, как заработать себе на хлеб» или «Ты всегда думал, что ты для нас слишком хорош, со своими пижонскими лондонскими замашками». Я морально готова стать изгоем в семье – молодым Тони Хопкинсом, когда он выбегает из комнаты, хлопнув дверью, и отправляется искать свою музу в гордом одиночестве.

Но все происходит с точностью до наоборот.

– Отлично придумано, Джо! – говорит тетя Лорен. – Ты молодец. Сидишь, сочиняешь всякую ерунду, и за это тебе платят деньги.

– Класс! – говорит тетя Вив, что удивительно, если вспомнить, как однажды она на меня наорала, когда я привлекла ее малыша Стивена изображать на пару со мной дуэт Барбары Диксон и Элейн Пейдж под «Я его знаю так хорошо», потому что, как ей показалось, он «выглядел педиковато».

– Знаешь что, – говорит тетя Сью, – со мной в одном классе учился парень, который потом стал писать музыкальные обзоры в «Express & Star». Отличная была работа, не бей лежачего. Его даже отправили в Эдинбург вместе с «Moody Blues».

И все тетушки вдруг начинают рассказывать о своих старых знакомых, которые стали писателями или музыкантами, мол, это самое что ни на есть подходящее занятие для молодежи из рабочего класса. Мне даже как-то обидно. В нашем семействе хоть что-нибудь делается нормально? Сейчас мне положено чувствовать себя непонятой и отвергнутой. А вместо этого тетя Сью доверительно мне сообщает, что музыкальные журналисты получают наркотики даром, то есть так она слышала.

– Джоанне не нужны никакие наркотики – у нее есть сосиски в тесте, – говорит моя мама, пристально наблюдая за тем, как я отправляю в рот очередную сосиску в тесте.

Со всем достоинством, на какое я только способна, я беру тарелку с сосисками и иду в гостиную – предложить угощение двоюродным братьям и сестрам.

 – Атас, легавые! – кричу я, входя в комнату.

Я даже не знаю, сколько у меня двоюродных братьев и сестер. Я никогда их не считала. В гостиной их точно не меньше дюжины – играют в игру, в которой надо обойти комнату, не наступая на пол, – по дивану, по креслам, по каминной полке и т. д.

Эйли, моя готичная кузина, сидит в уголке, слушает плеер и наблюдает за малышней, презрительно кривя губы. Я быстренько обхожу комнату по кругу – диван, кресло, подоконник, каминная полка, еще одно кресло, – и вот я снова у двери. При этом я продолжаю жевать сосиску в тесте.

– Вот как это делается, – говорю я восхищенно притихшим детишкам, подхожу к Эйли и сажусь рядом с ней.

– Привет, – говорит она.

Как я и предполагала, сегодня Эйли держится дружелюбнее – ей не нужно выделываться перед мальчишками из ее готичной компании и надо как-то дистанцироваться от малышни, обозначив свое старшинство.

Но я не куплюсь на ее кажущееся радушие и уж точно не стану заискивать перед ней, добиваясь приязни. Утверждая свое превосходство, я разворачиваю тарелку так, чтобы Эйли пришлось взять самую помятую сосиску в тесте. Она берет эту сосиску. Я киваю, принимая ее косвенное извинение. Пару минут мы сидим молча, наблюдая, как малышня дубасит друг друга подушками.

– Пойдем покурим? – вдруг предлагает она.

Наверное, я удивилась бы меньше, если бы она предложила пойти подоить бизона.

– Ага, – говорю я, справившись с потрясением.

Мы проталкиваемся сквозь толпу раздухарившейся малышни и садимся на заднем крыльце. Эйли достает из кармана пачку «Силк Кат».

– Женщины из рабочего класса курят только «Силк Кат», – говорит она и сует сигарету в рот. Потом протягивает мне пачку.

Я беру сигарету и спрашиваю:

– А твоя мама знает?

– Это ее сигареты. – Эйли прикуривает и пожимает плечами. Я сую сигарету в рот, но зажигалку мне не предлагают, поэтому я просто… держу сигарету во рту.

Эйли выдыхает дым, и мы наблюдаем, как ветерок относит его в дом.

– Ну что, – говорит она, – как там Тина Тернер?

– Я больше не слушаю Тину Тернер.

На самом деле очень даже слушаю. Буквально вчера я изобразила потрясающую пантомиму под «Городскую черту Натбуша», и Люпен рыдал от смеха.

– Я читаю «Disc & Music Echo», – говорю я. – Теперь я прибиваюсь по «Stone Roses», и «Happy Mondays», и «Bongwater». То есть я еще не слушала «Bongwater». Но они мои любимые.

Она смотрит на меня.

– Я жду, когда их привезут в библиотеку, – поясняю я. – И слушаю Джона Пила.

– Тебе нравится Джон Кайт? – спрашивает она, как будто это проверка.

– Это кто?

Эйли опять выдыхает дым – явно решая, стоит ли тратить время на объяснения. Бросив быстрый взгляд по сторонам, она убеждается, что на данный момент ничего интереснее ей не светит.