Стать Лютовым

- Ах, извините! - послушно подчинилась Двойка.- А я и не сообразила.

Достав из кармана ермолку, Блюмкин надел ее и вошел в синагогу. Сводчатый потолок умещал в себе гул молитвы, мощные стены были сложены из черных крепостных камней. Полтора десятка евреев в молитвенных накидках с кисточками отбивали поклоны, оборотясь к Западной стене разрушенного римлянами Храма. Протолкавшись к одному из молящихся, Блюмкин бесцеремонно постучал пальцем по сутулой спине.

- Ну хватит, Лева,- сказал Блюмкин.- Пойдемте.

- Иду,- сказал Лева.- Уже всё.

- А у вас, оказывается, и талес есть,- сказал Блюмкин, когда они вышли наружу.- Поздравляю.

- А как же! - сказал Прыгун.- Это еще дедушки покойного. В наследство достался.

Откуда-то из-под талеса, из-под пиджака Лева достал сложенный вчетверо листок бумаги, исписанный карандашом.

- А теперь я вас поздравляю,- сказал Лева, протягивая листок Блюмкину.Все в порядке, груз в пути.

Развернув листок, Блюмкин пробежал текст. "Народный Комиссариат просвещения РСФСР,- читал Блюмкин,- ввиду встретившейся надобности просит по получении сего выделить из Ленинградской публичной библиотеки все древнееврейские книги 16-го века и направить их через фельдъегерскую связь Ленинградского ГПУ в пользование Наркомпроса. Книги прошу направить в мой личный адрес. Наркомпрос РСФСР Луначарский".

- Скажите мне, Лева,- убирая листок, спросил Блюмкин,- что вы хотели от Бога?

- Как что? - ухмыльнулся Лева.- Я через него послал привет наркому Луначарскому.

Лес Фонтенбло был сказочен. Тянуло назвать его дубравой, бором заповедным каким-нибудь местечком. Как будто Главный Лесничий взял да и опустил на ниточках этот прекрасный лес Фонтенбло прямо с небес. Вот сейчас из-под зеленейших дерев леса появятся и три местных богатыря и поскачут на сильных конях по своим делам.

Иуда Гросман выбрался в Фонтенбло под нежным Катиным нажимом: он не злоупотреблял общением с дикой природой, предпочитая полям и буеракам городские улицы, да и ехать не близко. Но Катя хотела настоящий французский пикник на траве, скатерку и салфетки в клетку, и корзину с провизией и вином, и сидение на земле, в диких татарских позах.

Поездке в лес предшествовало другое путешествие, городское.

За день до Катиного приезда Иуда, уже почти без надежды на удачу, бродил по антикварным лавкам. Слух о странном русском, разыскивающем пулю Наполеона, пробежал к тому времени от антиквара к антиквару, как электрон по медному проводу. Ни плана не было у Иуды в его поисках, ни маршрута. Он брел, гуляя, глядел по сторонам, радуясь виду улиц и людей. Ощущение слежки не оставляло его, но он уже привык к этому неудобству, а паника, леденившая вначале душу, прошла, как кризис смертельно опасной болезни - тифа или холеры. Ноги сами привели его в Десятый округ, в квартал Маре.

Ничего как будто и не изменилось в архитектуре домов, в уютной кривизне улиц. Но навстречу Иуде Гросману шли теперь бородатые мужчины в черных капотах, в круглых, отороченных лисьим мехом шапках, и бежали большеглазые ребятишки в ермолках, с прыгающими жгутиками пейсов. Иуда Гросман озадаченно остановился, покрутил головой. "Ресторан "Цветочные ворота". Кошерная кухня",было написано по-еврейски над входом в дом, у которого остановился Иуда. И изображены Цветочные ворота иерусалимского Старого города.

Бормоча что-то себе под нос, Иуда снял очки и привычно протер стекла носовым платком. Евреи шли и бежали, и никто не обращал внимания на дивящегося Иуду Гросмана. И Иуда зашагал дальше на легких ногах.

На углу холодный сапожник в черной ермолке прилаживал подметку к башмаку. Сапожник сидел на низком табурете, сильные его колени были раскорячены, как у виолончелиста. Заунывная еврейская мелодия вырывалась рывками из зарослей бороды: держа в губах деревянные гвоздики остриями вовнутрь, сапожник дудел себе через нос. Время от времени быстрым и красивым движением руки, не переставая дудеть, он выхватывал гвоздик изо рта, приставлял к подметке и точным ударом молотка загонял по самое темечко. Поравнявшись с холодным сапожником, Иуда снова остановился. Мастер продолжал дудеть и мурлыкать, поглядывая иногда на ноги Иуды, на его дорогие английские туфли.

- У еврея неприятности? - чуть приоткрыв рот, так, чтоб не выронить гвоздики, спросил наконец сапожник.- Каблук? Рубчики? Набойки? - Его идиш звучал невнятно из-за этих белых гвоздиков, облепивших оттопыренные губы.

- Может, у еврея рубчик на сердце,- уклончиво сказал Иуда,- у еврея неприятности на душе, и он пришел послушать вашу музыку, которую вы поете через нос.

- Тогда зачем вы тут стоите, как журавель на крыше? - спросил сапожник.Сядьте, Боже мой, и сидите! - И сапожник вытянул из-под своего табурета другой, поменьше, с полосками кожи, набитыми на раму.

- Еврей приехал в Париж из местечка,- сев, уверенно сказал Иуда,- из украинского местечка. Там журавли, там крыши.