Стать Лютовым

- Их тоже понять можно,- кивнул Иуда.- Придет такой ночевальщик, плечищи во! усищи - во! - Разводя руки, Иуда Гросман показал, какие у ночного гостя усы и плечи.- А потом пиши пропало...

- Ну да,- сказала Клава.- Времена-то вон какие...- Было очевидно, что она совершенно согласна с проницательным московским писателем.

- Но я буду молчать, как рыба,- сказал Иуда.- Я буду молчать и сидеть на табуретке до самого рассвета.- Тут Клава недоверчиво скосила глаза на Иуду Гросмана.- А если нам захочется что-нибудь сказать друг другу, мы воспользуемся языком жестов.

Клава тихонько засмеялась и одобрительно поглядела на Иуду Гросмана.

- Смеяться тоже нельзя,- предостерегла Клава.- А то шумно.

- Ну, я пошел,- сказал Веня Рискин.- Вы тут сами разберетесь, тем более пока можно и поговорить.

Веня растворился, как сахар в чае. Нельзя было судить, куда он вдруг подевался: то ли укрывается в кустах сквера, то ли шагает по улице, насвистывая от нечего делать. Иуда Гросман уселся на лавочку рядом с Клавой и как бы ненароком приобнял ее за плечи. Клава немного отстранилась, но без возмущения.

- А вас как звать? - спросила Клава.

- Иуда,- сказал Иуда Гросман.

- Чего-чего? - встревоженно переспросила Клава и еще отстранилась.

- Я не шучу,- сказал Иуда Гросман.- Я совершенно серьезно. В конце концов у каждого человека есть имя. Жил когда-то один римский император, Клавдий. А тебя, допустим, зовут Клавдия, Клава. И это совершенно не означает, что император Клавдий должен был изъясняться жестами со своими гостями... Короче говоря, я Иисуса Христа не предавал, можешь быть спокойна на этот счет. Я вообще никого не предавал, мне кажется. А ты?

- Интересно как! - сказала Клава.- Еще расскажите что-нибудь...

И чуть-чуть придвинулась.

Иуда, тщательно подбирая и расставляя слова, рассказал о Нероне со спичечным коробком в руке, о Тите Веспасиане у стен иерусалимского Храма, о князе Реувейни на сером коне в яблоках.

- Вы, правда, писатель,- сказала Клава, когда он закончил.- Как здорово!

- Я Иуда Гросман,- сказал Иуда и из-под очков внимательно взглянул на девушку. С тем же успехом он мог сообщить ей, что он Иуда Петров или Иванов: ему было совершенно ясно, что Клава никогда не слышала его имени. И это было скорее странно, чем неприятно: можно в конце концов даже не подозревать, кто таков Тит, но знать имя знаменитого писателя - это ведь не более чем естественно.

- Вы, наверно, не ужинали? - подымаясь с лавочки, спросила Клава.- Тогда я вас покормлю.

Подымались на третий этаж по черной лестнице. Обшарпанная входная дверь открывалась прямо в комнату домработницы - квадратное помещеньице с окошком, выходившим во двор. Из помещеньица неприметная белая дверца вела в кухню, за кухней расстилались хозяйские хоромы со своим, парадным входом.

- Тут я живу,- шепотом сказала Клава.- Садитесь, отдыхайте.

- Твои-то спят уже? - присаживаясь к столику, стоявшему у стены под окном, спросил Иуда.

- Они рано ложатся, если гостей не зовут,- сказала Клава.- Поэтому я сегодня вышла, что никого нет.

Кто ж они такие, гадал Иуда Гросман, разглядывая комнату. Мебель в комнате - столик, диван, небольшой платяной шкафчик с витыми колонками - была разномастной, но не дешевой, не бросовой. Из золоченой рамки на стене глядел со старинного полотна смирный мужик в армяке, с мешком за спиною. Так кто же он, хозяин,- военный, управленец или ученый, может, человек из старорежимных?.. Клава вышла в кухню, неслышно притворив за собой дверь.

А может, плюнуть на это приключение, вернуться в гостиницу? На кой черт ему сдалась эта домработница с ее робкими хозяевами, которые могут проснуться в любой момент, вызвать милицию, учинить скучный скандал? Иуда знал: не плюнет, не уйдет. Что-то он разглядел в этой деревенской Клаве, которая наверняка и читает-то по складам. Что-то такое дивно спокойное, прозрачное. Противоодесское. Какую-то трогательную покорность, но никак не приниженность.

Клава вернулась неслышно, по-воровски неся на серебряном подносе селедочный форшмак, морковный цимес, рубиновый свекольник и сладкое мясо с черносливом.

- От обеда осталось,- сказала Клава, ставя поднос на столик.- Чай будете потом?

Потом был чай с вишневым вареньем, потом была ночь с Клавдией.

И так прошла неделя, и в голубоватой Клавиной прозрачности обозначилась надежная привязанность и ровная доброта. А на восьмой день в закухонную комнатенку с криком и грохотом ворвался хозяин Мирон Израилевич и хозяйка Фаня Самойловна.

- Воры! - размахивая палкой с набалдашником, кричал жилистый Мирон, а тучная Фаня ему вторила: - Грабят!

- Нет! - кричала Клава.- Он не вор! Он сам из ваших!

Иуда отодвинул тарелку с остатками жаркого, протер очки краешком носового платка и взглянул на ворвавшихся.

- Скажи им, Иуда! - кричала Клава.

Мирон застыл как вкопанный, с открытым ртом.

- Боже мой,- сказал Мирон.- Боже мой, ведь это... Не может быть! - Он обернулся к Фане, глаза его были выпучены и глядели ошалело.

Иуда сидел молча, мял пальцами хлебный шарик. Клава всхлипывала и подвывала за его спиной.