Стать смыслом его жизни

Позже, работая с Кузьмичом, Сеня вернулся к копированию картин, но теперь он писал Эль Греко и Джотто. Копии маленького художника нравились посетителям городского вернисажа, в особенности туристам из Германии, каждую неделю приплывавшим в город на большом белом пароходе. На полученные деньги маэстро с учеником покупали холст и краски, чай, печенье и сахар, а остальные делили пополам.

Когда Сеня уехал, Кузьмич еще некоторое время продавал остатки Эль Греко и Джотто, а потом потихоньку стал возвращаться к прежнему полуголодному состоянию свободного художника. Именно тогда на горизонте появился Ральф с замечательным предложением отправиться вслед за талантливым учеником на родину Дюрера^[20] и обоих Лукасов Кранахов — Старшего и Младшего^[21]. Надо ли говорить, что скорый на подъем художник согласился, практически не раздумывая?

В Германии Кузьмичу быстро удалось заставить, как он выразился, «придуривающегося больным» ученика взяться за ум и, повторив подвиг барона Мюнхгаузена (тоже, кстати, немца), вытащить себя за волосы из болота депрессии. Счастливый Ральф нашел друзьям мастерскую, снабдил всем необходимым, выдвинув при этом только одно требование: фрау Рильке будет по-прежнему находиться с ними.

Вскоре Кузьмич уже довольно сносно говорил по-немецки, Арсений старался ни в чем не отставать от старого учителя, а стены мастерской в изобилии украсили копии Джотто и Эль Греко. Верный старым традициям Кузьмич быстро нашел покупателей, и у троицы начали водиться деньги — хватало даже на то, чтобы иногда сводить фрау Рильке в ресторан.

Однако когда в сентябре Сеня пошел учиться в академию, его отношение к подобному «бизнесу» резко изменилось. Он категорически отказывался плодить копии — ему хотелось писать только свои картины. На безрыбье и рак — рыба! Когда запасы копий подошли к концу, Кузьмич стал искать покупателей для Сениных картин. Но тут упрямый Маэстро выдвинул еще одно, очень жесткое условие: он категорически запретил хотя бы косвенно упоминать о синдроме Дауна, хотя, по мнению Кузьмича, на этом можно было срубить неплохую капусту. Сеня и сам читал, как на одном из аукционов полотно, написанное талантливым молодым художником, было оценено гораздо ниже, чем картина, нарисованная настоящим слоном.

Сеня рисовал теперь гораздо меньше, больше времени уделял книгам. Только сейчас он понял страстную любовь Веры к чтению. Он читал обо всем, что имело хоть какое-то отношение к искусству. Сначала многое было непонятно, и здесь опять большую роль сыграли знания Кузьмича. С терпением, в котором слились воедино отеческая забота и материнская нежность, он объяснял воспитаннику трудные моменты. По выходным троица по-прежнему колесила по музеям и картинным галереям Германии. Во время этих поездок Сеня стал замечать перемены в отношениях между Кузьмичом и фрау Рильке. И когда к Новому году старый художник заявил:

— Знаешь, я, вроде, того… Женюсь… — Сеня нисколько не удивился.

Конечно, у юного художника не все шло гладко. Бывали творческие взлеты и падения, но не такие глубокие, как в первый год жизни в Германии.

Вот и сейчас. Он ведь точно помнил свое ощущение при виде бегущих по монитору строчек. Эту яркую вспышку света, брызнувшие из глаз слезы!

— Слезы… Постой, Верочка, точно… Там же были слезы!.. Извини, я на минуточку…

Вера улыбнулась — похоже, Арсений закончит эту картину.

Глава 18

Полдня Катя с Донским провели в постели, а потом он куда-то засобирался. Катя надеялась, что Саша подвезет ее до дома матери, но он очень торопился, и девушка решила не настаивать. Пусть себе едет — она заодно пройдется по магазинам. Вера не знала точно, когда освободится от своих малолетних пациентов, но сегодня Катя не испытывала привычного нежелания встречаться с матерью без сестры. Даже наоборот, во время последней встречи она была заинтригована произошедшими в облике матери изменениями и хотела узнать их причины.

— Катюша, здравствуй, доченька! Как же ты изменилась! Стала настоящей бизнес-леди! — в голосе матери не было насмешки. Впрочем, Катя и сама знала, что общение с Элеонорой Андреевной не прошло для нее даром.

— А сама! Да тебя не узнать! Помолодела, похорошела, рассказывай, как ты дошла до жизни такой!

Мать слегка изменилась в лице.

— Да вроде все по-старому, — ответила она.

Но Катю уже трудно было провести — за последние месяцы она как будто повзрослела, из юной девушки превратилась в женщину, способную разобраться, что к чему. Вот и сейчас, глядя в смущенное лицо матери, каким-то шестым чувством она поняла: да ведь, похоже, у той появился мужчина!

— Уж не влюбилась ли ты? — спросила она.

— Что ты, какая любовь в мои годы!

— Самая настоящая! Дети выросли, можно и для себя наконец пожить.

— Катя, ты правда так думаешь?

— Конечно!

— И как… Как ты к этому относишься?

— Я только рада! Наконец-то у тебя найдется более подходящий объект для воспитания, чем взрослая дочь.

— Знаешь, я боялась тебе об этом говорить, думала, ты будешь против…

— Как же можно быть против того, чтобы твоя мать была счастлива?