Статьи

На русского красного бойца немецкие дееписатели в большой претензии: он бьется не по правилам. Там, где по точному смыслу военной теории он уже побежден и должен сложить оружие — он стреляет до последнего патрона и кончает рукопашную только тогда, когда штык вываливается из онемевших рук. Там, где красный командир должен бы был во избежание бесполезного кровопролития капитулировать, он ведет свою часть в контратаку и падает во главе атакующих. Там, где поврежденный боевой авион[34] должен осторожно спуститься, будь-то среди расположения противника, — он просто таранит ближайший немецкий авион, чтобы рухнуть вместе с ним наземь.

Красный боец — это наименование кажется нам гораздо лучше старого, избитого, с немецкого языка взятого «солдат» (что означало наемника) показал себя вполне достойным своих легендарных предков.

Свыше тысячи лет тому назад римские и византийские авторы так же жаловались на этих предков, как немецкие — на их потомков. Для авторов «жития Георгия Амастридского»[35] мы были «губительный именем и делами народ Рос». Лев Диакон[36] про «тав-роскифов Сфентослабоса» (воинов кн. Святослава русских летописей) с нескрываемым изумлением рассказывал, что они «не отдаются в руки врагов и сами себя убивают».

Он мог объяснить себе это только языческим их суеверием; «чтобы на том свете не быть рабами своих победителей». Он не плохо излагал и речи их на военном совете: «мужество наше от предков; вспомним, как непобедима была русская сила; будем в битве искать спасения. Не наш то обычай — бегством добраться до дому; но или жить победоносным, или умереть со славой, показав себя, как подобает смелым людям».

Иоанн, епископ Эфесский,[37] был повергнут в полное недоумение этим «проклятым народом славян»: они ведь, подобно глупцам, вчера еще не имели понятия о том, что такое настоящее оружие, и не смели выглянуть из своих лесов — и вдруг «выучились с непонятной быстротой вести войны лучше римлян».

Прокопий Кесарийский[38] пережил нечто подобное тому, что пришлось ныне пережить творцу немецкой танковой тактики Гудериану:[39] на глазах Прокопия появившимися из-за Дуная славянами римские легионеры, сильнейшие вооружением, искусством, а иногда и числом, «паче чаяния побеждены были, низложены и со срамом прогнаны»; против русов, пеших, не устояли даже меднолатные бойцы славной отборной конницы Асбада «отчасти побиты на месте, отчасти безо всякого порядка спаслись бегством…».

Будет кстати вспомнить, на какие выводы наводили эти и подобные факты научную знаменитость того времени, испанского араба-географа Аль-Бекри, в его «Книге путей и стран»: «Славяне — люди смелые и наступательные, и если бы не было разрозненности их вследствие многочисленных разветвлений их колен, — не померился бы с ними ни один народ на свете!»

Так было. Так есть.

* * *

Когда иностранцы хотят воздать честь Сталинграду, они любят называть его «русским Верденом». Никто не отнимет у Вердена его чести и славы. Но разве надо нам непременно искать для этого иностранные образцы? Их сколько угодно в анналах русской истории с древнейших ее времен.

Уличская крепость Пересечен на низовьях Днепра, по свидетельству летописцев, пала только на исходе третьего года осады. Знаменитый византийский полководец Иоанн Цимисхий[40] тщетно запирал в Переяславле-Болгарском русов Святослава, тщетно отрезал им отступление по Дунаю своей эскадрой, вооруженной знаменитым «греческим огнем».

Не зная устали, не смущаясь превосходством сил осаждающих, русы снова и снова выходили из крепости в открытое поле попробовать военного счастья. К сдаче принудить их так и не удалось: пришлось удовольствоваться достаточно выгодным миром и пропустить осажденных домой с оружием.

Быть может, нам скажут, что осадное искусство было тогда еще в колыбели. Да, но не более, чем искусство возведения крепостей. Все пропорции остаются прежними.

Впрочем, если угодно, перенесемся на несколько столетий дальше.

Не последний воин своего времени, польский король Сигизмунд, в сентябре 1609 г. врасплох напал на Смоленск и бился под ним целых четырнадцать месяцев (до октября 1610 года). После того, как отбиты были, один за другим, четыре общих штурма, поляки сделали «передышку» и подвезли осадную артиллерию. Стены города были взорваны, — и, несмотря на это, обречены были на неудачу три новых последовательных штурма. Пришлось перейти к долгой блокаде брать осажденных измором, и лишь после крайнего их изнурения возобновить свои атаки. Но даже и под самый конец, «жители и гарнизон долго еще держались в улицах, домах и развалинах». Нашедшие убежище в церкви Богоматери защитники, предпочитая сдаче смерть, «взорвали порох и взлетели на воздух». В отчаянной борьбе погибло около семидесяти тысяч жителей; но за то и от осаждающего войска после падения Смоленска осталось — не более трети. Король Сигизмунд приказал даже выбить особую почетную медаль «за взятие нового Сагунта».

С какою радостью сделал бы то же Гитлер, если бы Сталинград постигла участь Смоленска!