Статьи и проповеди. Часть 11 (09.03.2016 — 17.08.2016)

Бедная его душа, обремененная не менее бедным страдающим телом, исколесила всю огромную нашу Российскую империю. Находясь то в Туруханском крае, то на Енисее, то в Тамбове. Он путешествовал по всей огромной стране, перетерпел множество изгнаний, не переставая врачевать людей. Для меня является несомненным фактом, что его сгноили и уничтожили бы, точно так же, как уничтожили и сгноили до него и после него сотни и тысячи достойнейших служителей Церкви, если бы не его хирургический талант. Дело в том, что он, продолжая оперировать, снискал себе великую славу человека, совершающего невозможное. Он пишет, что, будучи земским врачом, однажды снял катаракту одному слепому крестьянину с глаза и вылечил его от слепоты. Этот бывший слепой привел ещё целую вереницу слепых, которые пришли к доктору за исцелением. За ним ходили, как за чудотворцем.

Когда он впоследствии на фронте, в Великую Отечественную войну был военно-полевым хирургом — он исцелял людей, оперируя гнойные раны. Они были темой его научной разработки. Исцеляющиеся, выздоравливающие больные, когда он заходил к ним в палату — салютовали забинтованными ногами и руками, поднимая их вверх, как бы отдавая ему честь. Он был хирургический чудотворец.

Он описывает в своих мемуарах, что ему приходилось оперировать в нечеловеческих условиях. Например, он однажды делал операцию перочинным ножом, причем не на брюшной полости, а на глазе. Точил об камень перочинный нож, чтобы человеку сделать операцию на глазу. Зашивал раны женским волосом, не имея никакого зашивающего материала, шелковых ниток. Использовал как антисептик для мытья рук, вместо спирта — самогон. Операции делал в хлеву, рядом с хрюкающей свиньей, мычавшей коровой, при свете горелки или коптилки. Всё это было как бы невозможно, но это всё было. И он совершал операции, молясь Богу постоянно. Когда ему случалось оперировать партийных бонз, то он говорил им, наклоняясь к уху «Если вы выздоровеете, знайте, что я лишь орудие Божье, вас исцелит Бог».

Он не стеснялся молиться в операционной перед тем, как приступить к операции. На месте будущего разреза, на теле человека, там, где он должен был свершить внедрение в организм — он делал крест йодом во имя Отца и Сына и святого Духа. Наносил крест на больное место и потом начинал оперировать. А когда партийные деятели спрашивали его о вознаграждении: «А чтобы мы могли бы сделать, как отплатить за оказанную врачебную помощь?» — он говорил: «Пожалуйста, откройте в вашем городе храм». Это были 30-ые годы. Начало 30-х или конец 20-х. Говорили: «Это совершенно невозможно». Тогда по стране прокатывалась кампания уничтожения храмов или переделка в овощные хранилища или зернохранилища. Открыть действующий храм совершенно невозможно, что-нибудь другое просите. Тогда он говорил: «Ничего не нужно».

Это был человек уникальной судьбы, уникальных талантов, его врачебное мастерство, искусство великое спасло ему жизнь. Спасло для того, чтобы продолжать лечить, проповедовать Евангелие в те годы, когда многие отказывались. Сам Лука не избежал этого соблазна, потому что у него был тяжелейший период в жизни, когда он прекратил проповедь, службу, занимался только медициной. Сам о себе он говорит в это время: «Оставленный Богом, помраченный в разуме, я углубил своё падение». Это были тяжелые времена, которые нам с вами, комфортно живущим, трудно представить.

То, что не слышно в шуме обычного дня (23 июня 2016г.)

То, что не слышно в шуме обычного дня, ночью слышно отчетливо. Хотя бы поезда. Вот они бегают то и дело один за другим по мосту через реку в паре километров от моего жилища. Но днем стук их колес мне не слышен. Зато ночью, стоит выключить свет и лечь в кровать в умолкнувшем доме, сразу расслышишь: «ту-тух, ту-тух; ту-тух, ту-тух». Это они — товарняки и пассажирские, обнаруженные ночной тишиной. Их шум зазывен. Он говорит о том, что где-то есть, кроме твоей, еще и другая жизнь, пестрая, многоглазая, со своими целями и смыслом. И пока ты лежишь на смятой простыне, кто-то движется к неизвестной цели, глядя в окно или читая книгу.

Кроме поезда ночью слышно совесть. Она может надевать маски и разыгрывать спектакль из сновидений, то пугая, то удивляя образами, то утешительно гладя по голове. Она может тебе припомнить прошлое, словно говоря: «А ничто никуда не делось, и у меня все ходы записаны». Она специалист по части вызывания дрожи и (или) холодного пота. А иногда она просто вдруг как блеснет в сумеречном сознании молнией отчетливой мысли! «Я вор», или «Так больше жить нельзя!», или «Жизнь прожита! И ничего не сделано!» Или еще как-нибудь. Но в любом случае коротко и беспощадно. Точно как молния.