Так вот, нынешние идеологические вожди России — то есть того же СССР, с трубой пониже и дымом пожиже — искренне полагают, что чем глубже стагнация, тем стабильней ситуация; чем тупей народ, тем он благонадежней. Почему они так думают — понять легко: они ведь, судя по прозе все того же Дубовицкого и манерам его друзей-нашистов, ужасно любят себя. Это касается всех работников кремлевского пула, включая относительно либеральных медведевцев и предельно авторитарных силовиков: они различаются исключительно риторикой, а психофизиология там стабильна. А человеку, как правило, свойственно подсознательно уравнивать с собой своего врага: мы незаметно перенимаем его черты (вот уж они и прозу пишут) и мысленно наделяем его своими. Им кажется, что интеллигенция, как они, цинична, подкуплена, корыстна, грозна и могущественна. Им совершенно невдомек, что интеллигенты — самые безопасные люди в стране, хотя бы потому, что не ладят с прагматикой. Если кого и следует бояться — так это гопников; но на гопников они как раз опираются. Им нравится поощрять скинхедов, использовать маленьких корыстных хунвейбинят для слежки за идейными противниками, позировать на фоне байкеров — иными словами, среди всех российских субкультур они ставят на примитивнейшие и вдобавок самодовольнейшие. Им кажется, что это надежные, простые ребята. А интеллигенцию надо извести как класс, поэтому оглупление народа должно сделаться лозунгом момента.
И вот тут они колоссально просчитались, поскольку любой хитрец кончает тем, что ухитряется перехитрить себя. Они поставили на тех, кто взбунтуется первым; на тех, кто предаст при первых признаках перемен. А интеллигент — очень плохой, слабый враг, зато чрезвычайно надежный союзник: ведь у него есть принципы, правила. Он не сразу предает. Он умеет держать слово. Он больше боится собственной совести, чем внешнего воздействия. Если бы Хрущев не поссорился с интеллигенцией в 1963 году, его не сумели бы снять в 1964 году — или по крайней мере не сняли бы с такой оскорбительной легкостью. Тот, кто выморил интеллигенцию и расплодил в стране неуемное гопничество, от этого гопничества и погибнет — поскольку гопники не умеют терпеть лишения во имя высших целей. Те, кто воспитан программами Андрея Малахова, — не опора режима, а первейшие его враги. Поскольку с ними не только нельзя ничего модернизировать, но и крайне проблематично пережить даже жару. В жару у них рвет башню, и они начинают мочить инородцев либо бузить на улицах.
Я редко смотрю телевизор, поскольку слишком хорошо понимаю его главную задачу: он нужен только для того, чтобы на его фоне хоть какая-то часть населения могла уважать себя. Облучение с экрана идет прямое и недвусмысленное: будь, будь идиотом. Побалуй себя. Побалуй свои ресницы, свои ножки. Одень себя. покорми себя, вставь себе прокладку. Позволь себе. Ты этого достоин. Им казалось, что, воспитывая деградантов, они обеспечивают себе вечное правление. Но воспитали они лишь армию предателей — поскольку совесть зависит от интеллекта напрямую. Скажу больше: совесть является одной из функций интеллекта. Преданность безмозглых — опасный миф: предан только тот, кто понимает, за что он борется и рискует. У дурака бывают лишь корыстные мотивации, а они как раз лопаются первыми.
Они проиграли. За ними нет ни одного приличного человека. И когда в их колею попадется хоть самый мелкий камень вроде кратковременного обвала сырьевых цен — толпы воспитанных ими идиотов, умеющих только жрать и в рифму, кинутся громить их Рублевку. Нас, правда, тоже. Но у нас будет хотя бы то утешение, что на наших глазах сработает важный социологический закон. Мы, в отличие от них, можем это понять. А понимать — одна из главных радостей, доступных людям.
Кого бояться?
В: Кого бояться?
О: Святых.
Когда вы это читаете, тема уже не так горяча (а может, вдвое горячей — тут не угадаешь), однако когда я пишу, симптомы постпожарной болезни еще очень наглядны. И главным из этих симптомов, увы, мне представляется почти неизлечимое самодовольство той части общества, которая успела поучаствовать в тушениях пожаров и помощи погорельцам, спасибо большое, но впала после этого в недозволительное и смешное упоение собственной святостью.