Статьи из журнала «Компания»

Путин, надо отдать ему должное, ведет себя с фирменной откровенностью своего ведомства. Такой же честностью, скажем, поражал интеллигентных собеседников Андропов. Это ведь его фразочка: «Дадим колбасы — не захотят никакой свободы». Если учесть, что понятие «колбаса» следует толковать расширительно, прав оказался мудрый старик. И взаимообусловленность свободы и колбасы оказалась таким же праволиберальным мифом, как и рабская сущность России. У нас никакое не рабство. У нас просто политическая система, способная существовать в единственном, раз и навсегда заведенном виде. И потому революционеры сегодня — в лучшем случае воспитатели нонконформистской молодежи, которая со временем так же вольется в элиту, как отвязный саксофонист Билл Клинтон.

Путин не пытается изображать ни диктатора, ни идеолога, ни пассионария. Он прекрасно знает, что не он управляет страной, а страна — им, и надо лишь минимизировать травмы и потери. Какая, помилуйте, революция против нанятого менеджера? Идеологические схемы кончились, пришла реальность как она есть.

За последнее время мне показался смешным всего один анекдот:

— Мама, мама, смотри, мальчик девочку ест!

— Глупый, не ест, а целует… Нет, все-таки ест!

Ну и приятного аппетита.

9 марта 2007 год

№ 9(454), 12 марта 2007 года

Уличный фарш

Наверное, это репутационное самоубийство, и все-таки я попробую рассказать, почему не пойду на «Марш несогласных». Разумеется, это не призыв следовать моему примеру. Просить сограждан «Не ходите, ребята, на марш!» ничем не лучше требования «Все на улицу!». Пора каждому решать за себя и отвечать за этот выбор лично — что я и пытаюсь сделать в преддверии нижегородской манифестации 24 апреля, московской демонстрации 14 апреля и всех иных маршеобразных выражений несогласия, запланированных на эту весну.

Власть и оппозиция давно ничем не лучше друг друга как в смысле идеологической нищеты, так и в смысле полной моральной свободы в выборе средств. У сторон сугубо провокативные задачи — вывести друг друга из берегов. Кто первым выйдет, тот и даст оппоненту мандат на любые ответные действия. Расшатать нынешнюю российскую государственность на самом деле не штука — у нее нет ни идеологического, ни даже силового ресурса; есть только сырьевой, но в публичных дискуссиях — и тем более на баррикадах — он бесполезен. Однако вопрос в том и заключается, что оппозиции предложить тем более нечего — ни Каспаров, ни Касьянов в этом смысле не выглядят надежной альтернативой менеджерам в сером.

Согласен ли я с тем, что у нас сегодня делается? Нет, конечно, — очень не нравится. Готов ли я демонстрировать это несогласие? Сколько угодно. Желаю ли я маршировать в знак несогласия? Нет, ибо это означает ходить в ногу с теми, с кем я тем более не согласен. Мы привыкли восхищаться борцами и сочувствовать жертвам, и я готов признать героем того, кто идет подставлять голову под дубинку, — но не вижу никакого смысла в таком поведении. В лучшем случае побьют много народу. Но возможен и худший, много худший — из побитого сделают святого, по лучшим большевистским правилам организуют масштабную провокацию, подставят под избиение еще сотню-другую героев, раскачают наконец прогнившую лодку, повалят глиняную стену и приведут к власти истинного лидера. Сейчас его не видно — в такие минуты этот лидер избирается мгновенно, и становится им самый наглый, безбашенный и яростный.

«Показать, что мы их не боимся» — цель куда как благородная, но ясно же, что результат к этому далеко не сведется. Мне кажется, в сегодняшней России есть задачи поважнее публичных шествий — которые ни одной проблемы не решают, но страшно прибавляют самоуважения марширующим.

Возможна ли сегодня в России публичная политика? Нет, конечно. Но не думаю, что единственной альтернативой публичной политике должна быть политика уличных шествий, побоищ и провокаций. Свое несогласие я готов выражать в индивидуальном порядке — ибо сегодня нет политической силы, с которой можно было бы идентифицироваться без пароксизмов брезгливости и стыда. В принципе мне никогда не нравилось неприсоединение, и я немедленно присоединюсь к адекватной политической силе, как только она заявит о своем существовании; но несогласие — чересчур зыбкая платформа, а вектор сегодняшней российской политики слишком явно направлен в сторону дикости. И рушить тошнотворную нынешнюю стабильность уличными маршами — это делать в сторону этой дикости еще один, решающий шаг.

Разумеется, нежелание маршировать вовсе не означает отказа от любых убеждений и действий. Я и впредь готов использовать все свои небогатые возможности и невеликие умения для разоблачения кремлевских или антикремлевских передержек, разводок и свинств. Я не готов только ускорять движение России к тем временам, когда главными инструментами политической дискуссии станут головы, дубинки, дымовые шашки и слезоточивый газ. А ускоряют это движение с обеих сторон. И те, кто дубасит. И те, кто на это напрашивается.

19 марта 2007 года