Статья 119 (СИ)

Сейчас Мухаммад наблюдал за ним, проворно смывающим с себя мыльную пену, и думал о том, как шесть лет назад вытащил двадцатилетнего Омара из подпольного гей-притона, замял дело с полицией нравов и гвардией, сдал на руки родителям и строго-настрого запретил заикаться кому-либо о своем пребывании в подобном месте.

Они тогда же и познакомились: не имеющий образования и профессии юный красивый иракец Омар и молодой гвардеец, сын главы сирийской диаспоры, Мухаммад.

— Подай полотенце! — крикнул ему Омар, почувствовав на себе пристальный взгляд.

В следующее мгновение большое махровое полотенце накрыло его сверху, сделав похожим на неуклюжий призрак из мультфильмов их детства.

Мухаммад беззлобно рассмеялся, видя, как друг выпутывается из мягких полотеничьих оков, вытирая голову и стройное тело. Он с тех пор, как нашел приятеля в пропахшей нюхательными смесями и кальяном темной комнате того притона, лежащим на полу со спущенными до колен штанами, чувствовал за Омара ответственность.

Его усилия по наставлению юноши на путь истинный дали свои плоды: сейчас Омар был фотографом, поэтом, моделью и просто добропорядочным гражданином Эмиратов, живя под неусыпным контролем своего старшего товарища.

«Выглядит как герой американских боевиков…» — подумал Омар, украдкой бросив взгляд на замершего в вальяжной позе Мухаммада.

— Сегодня важный день! — объявил тот. — А ты чуть его не проспал, багдадский выродок.

— Что еще за важный день? — недоверчиво покосился на него Омар.

— Одевайся! Я отвезу тебя к Фазза! Он хотел нас видеть. Сегодня приезжает его кузен Рашид аль-Нахайян из Абу-Даби и твой приятель, Халед аль-Кабир из Эр-Рияда.

Омар заинтересованно взглянул на Мухаммада, отвернувшись от своего отражения в огромных размеров венецианском зеркале, обрамленном в покрытую сусальным золотом раму.

— Он мне не приятель… — буркнул он в ответ.

— Ладно, красавчик, — ухмыльнулся Мухаммад. — Рассказывай, где был этой ночью? Выглядишь неважно… Опять ездил к этим безбожникам-извращенцам? — и он скривил в недовольной гримасе пухлые, слегка вывернутые губы.

— Момо! — не выдержал Омар. — Я уже шесть лет, как не видел ни одного из них! Хватит тыкать в меня этим! Я не гребаный гомосек! Моя вина только в том, что, будучи подростком, я нуждался в поддержке и любви, которые не мог получить от женщин!

Омар с силой ударил сжатым кулаком по столешнице из розового каррарского мрамора и уставился на Мухаммада. Тот и бровью не повел. Молча вытащил из заднего кармана сигариллу и крепко сжал фильтр между рядами ровных белых зубов, сверля Омара пронзительным взглядом.

— Успокойся и одевайся, — проговорил, наконец, сквозь зубы Мухаммад.

— Сам-то как одет… — отозвался Омар, оглядывая друга с головы до ног.

Мухаммад закурил свою сигариллу, когда его приятель прошел обратно в спальню, открыл спрятанный в нишу шкаф, вытащил из него белоснежную майку-фанилу, такие же белые шорты с поясом, называемые местными «вузар», и прозрачно-белую шелковую кандуру.

— А арафатку разве не наденешь?

— Откуда ты этого набрался, сириец? — презрительно скривился Омар. — Это называется «гутра»!

С этими словами Омар стащил с одной из верхних полок платок в мелкую красную клетку.

Когда он облачился в выбранную одежду, водрузил на голову гафию, поверх которой повязал бедуинским узлом свою гутру, а в довершение образа прикрепил у ворота керкушу, Мухаммад не удержался от язвительного замечания:

— Ты — вылитый великий богослов Ибн Тахир аль-Багдади! Увидь тебя на улице незнакомец, ни за что бы не догадался, что ты — сын багдадского торговца.

— Чья бы корова мычала! — осадил его Омар. — Сын презренного парикмахера! Ах, простите, Саид Мухаммад аль-Халаби, я совсем забыл, что вы — потомок великого наиба Алеппо, Алам-ад-Дина Санджара аль-Халаби, эмира из салихийя! — с притворным почтением декламировал Омар.

— И горд этим, — ответил Мухаммад.

Выражение его лица при этих словах оставалось серьезным.

И пока Омар отправился на кухню и принялся рыться в холодильнике в поисках съестного, Мухаммад подошел к панорамному окну спальни. Апартаменты, где жил Омар, располагались на тридцать третьем этаже, в престижном Дубай-Марина. Вид открывался сказочный, но для местного вполне будничный. Из окна были видны башни соседних бизнес-центров, торговых и жилых комплексов с рассыпанными по краям бассейнов темно-синими шезлонгами, изумрудные воды главного канала, распростертая у прибрежных вод залива «Пальма» Джумейра, белоснежные, похожие на пирожные, купола расположенной в двух шагах мечети Аль-Рахим, а где-то вдалеке, за башнями, возвышался над всем и вся казавшийся призрачным Бурдж-Халифа.

Рассматривая пришвартованные в бухте роскошные яхты, Мухаммад заметил, как ветер треплет флаги на их мачтах. В утреннем воздухе ощущалось необычное движение.

Привычки сверяться с прогнозом погоды у него не было, как она не водилась ни за кем другим в Эмиратах. Погода в этой части планеты была предсказуемой — вечная жара и палящее солнце. Но Мухаммад пообещал себе, что позже, по дороге к дому Фазза, выяснит, что пророчат на сегодня синоптики.

***