Статистике вопреки

Он всё так же ходил делать к нам уроки, правда, с годами это больше превратилось в поесть и переночевать. Мои родители старались не комментировать сложную жизнь соседей (тут бы со своей разобраться), но всё равно пару раз предпринимали безуспешные попытки поговорить с Орловыми-старшими, но в итоге чуть ли не нарвались на скандал, после которого Лёшка ещё долго отсвечивал налитым фингалом под глазом. Поэтому Вознесенские на одном из семейных советов негласным решением постановили принимать соседского ребёнка в любое время и в любом состоянии и не задавать вопросов.

Я переживала в своих лучших традициях: читая вечные нотации Лёхе о том, почему нельзя нарушать правила. Наверное, я была ужасной занудой, но отчего-то он терпел, лишь временами пожимая плечами и твердя из раза в раз: “Альбинатор, ты просто не понимаешь главного...”. Может быть, и не понимала, но и мириться с его прогулами было невыносимо, поэтому к решению проблемы я подошла чисто рационально. Взвесив все за и против, разработала самый настоящий план Барбаросса, согласно которому в один из дней, после того как Лёшка пустился на поиски очередных заработков, я пришла домой заплаканная. Для этого пришлось рвать любимый справочник по матанализу, ибо реветь просто так я не умела, у меня вообще с открытым проявлением эмоций всё сложно. Так вот, проревшись вдоволь (благо, что родителей не было дома), я поскреблась в соседскую дверь и попросила Катю позвать брата.

Сцена вышла эпическая. Вся такая несчастная я (клянусь, я после этой истории года два врать не могла, воображая, что у меня, как у Пиноккио, сейчас нос вырастет) целых полчаса страдала Орлову на тему, что когда его нет в школе, меня обижают все кому не лень. Что, кстати, являлось подлой ложью. Одноклассникам по большей части было на меня пофиг, кроме тех моментов, когда требовалось списать, а поскольку таких моментов было предостаточно, то и трогать меня кому-либо было невыгодно.

Не уверена, что двенадцатилетний Алексей Игоревич мне поверил, скорее, уж просто оценил все мои усилия, затраченные на сей цирк, но в школу ходить стал. Ну а потонуть в двойках я не дала ему на чистом энтузиазме, нудя и страдая, что не знать такие элементарные вещи, как школьная программа, как минимум стыдно. Вот и пришлось другу хоть иногда, но учиться, дабы не сойти с ума от моего усердия.

В общем, постепенно наша жизнь относительно наладилась, и до девятого класса мы прожили вполне мирно, пока Вознесенского Бориса Игнатьевича, то бишь моего родителя, не посетила гениальная идея отдать меня в лучшую гимназию нашего города.

Тут стоит сказать пару слов о том, что же происходило у нас дома. Кризис, дефолт и прочие прелести того периода не обошли стороной и нас, а если вспомнить, кем были мои родители, то и вовсе становится непонятно, как мы выжили. Отечественная наука не просто умирала, она загибалась в страшнейших муках. Финансирование науки было практически прекращено, цены резко росли вверх, и зарплата учёных опустилась ниже уровня выживания. Закрывались НИИ, кафедры, научные журналы, полностью сворачивалась исследовательская деятельность: годы чужих трудов оказались просто никому не нужны. Началась повальная “утечка” кадров за рубеж, либо же массовая смена рода деятельности на более прибыльную. Это всё больно ударило по папе, который, по сути, жизнь посвятил служению отечественной математике. Буквально за считанные месяцы он превратился в старика, державшегося только на голимом упрямстве и мысли о том, что ему ещё семью кормить надо. Но, несмотря на все потрясения, из страны уезжать он отказался, хотя я точно знаю, что его звали и во Францию, и в штаты. Но отец был человек старой формации, всё ещё веривший в привитые Союзом идеалы, и мы остались.

Правда, к чести обоих родителей, они смогли перестроиться под новую реальность, постоянно ища выходы и не ропща. Спасали многочисленные связи. Отец крутился как белка в колесе, наступив гордости и принципам на горло. Он писал на заказ диссертации и дипломы (подумайте только - иметь работу, написанную самим Вознесенским), продавал свои статьи иностранным изданиям — знаю, что многие “находчивые” коллеги публиковали его работы под своими именами — брался за любое количество лекций, много консультировал… в общем, растрачивал свои мозги направо и налево. Но всё же это приносило свои плоды — мы продолжали держаться на плаву.

Если помните, то у моей мамы была самая “востребованная” специальность для того времени — искусствовед. В общем, и матушке пришлось подстраиваться. Она тоже хваталась за любую работу — няня, уборщица, мойщица посуды… И всё те же вечные дипломы и курсовые.

Говоря на чистоту, во многом интеллигенция того времени была опущена до уровня прислуги. Но родители с честью вышли из всего этого, не забывая оставаться людьми.

Иногда, глядя на родителей, уставших и как-то неожиданно постаревших, мне начинало казаться, что я прекрасно понимаю Орлова, находившегося в вечном поиске денег.