Статус: все сложно

– Сейчас, – я поворачиваюсь к нему, такое хочу сказать глядя в глаза, – я вернулась к той Миле, которая была раньше. Нет, я помню все свои ошибки, привычки уже другие, вся эта правильность и безукоризненность моя, я все знаю, Глеб, и работаю над этим. Но… я думала мои чувства к тебе уже в прошлом. Я ведь… черт, я даже забыла тебя на какое-то время, – прикрываю глаза, сейчас вспоминать это больно, как меня касался другой, целовал другой. Мы нежилась в постели, и он шептал мне нежности на ушко. Это будто не со мной было, в еще одной жизни.

– Забыла?

– Да. – Прижимаюсь к нему. Не хочу это говорить, но понимаю, что нужно все высказать.

– Тебе нравилось? С ним? – от его голоса становится холодно, он ледяной, как это море в зимние месяцы.

– Какой ответ ты хочешь услышать?

– Честно? Я не знаю. Говорил же, что ревную, – злая ухмылка.

Смотрю в глаза ему. А Глеб всматривается вдаль. Солнечные лучи греют землю. Они последние и еще держатся за горизонт.

– Идем дальше?

– Нет, сначала ответь.

Закусываю нижнюю губу, оттягивая время.

– Ты с ним кончала? – шепчет он мне ухо, голос с соблазнительными нотами, с легкой хрипотцой, но он злой. – А? Балеринка?

– Прекрати, – я пытаюсь вырваться из его тисков, что сдавили с двух сторон. Воздуха перестало хватать.

– Ответь, тогда отпущу.

– Тогда принимай правила игры, – мое шипение, оно раздается над его ухом. И было бы у меня жало, я бы его ужалила.

– Ты с ним кончала? Правда или действие?

– Да, Глеб. Я с ним кончала. И мне нравилось. Мне было хорошо.

– Сука.

Он прикусывает мою губу, а затем посасывает ее. Перед тем как грубо ворваться языком в мой рот. Сминает мои губы, без капли жалости и сострадания. Только всеобъемлющая жестокость и грубость. А я отвечаю тем же. Если делает больно он, делаю и я. Так мы зализываем наши раны, и вместе с тем наносим новые.

– Хватит, – отталкиваю я от себя. Мне нужен вдох, один единственный.

Глеб не слушает, сильнее прижимает меня к себе. Люди вокруг что-то говорят, возможно, возмущаются. Потому что то, что сейчас между нами происходит, уже мало похоже на романтический момент между двумя влюбленными.

Меня словно уносит, та волна что в море. И я уплываю. Далеко-далеко.

Глеб проходит вдоль шеи. Его касания немного грубые, он вкладывает в них свою боль, что так и не смог выплеснуть. Она затаилась в укромных уголках его вселенной. И тихо существовала, пока я снова не ворвалась в его жизнь.

Грудь ноет, и я хочу, чтобы он прикоснулся к ней. Пусть так же грубо и отчаянно. Но только его руки.

– Больше никогда о нем не говори, поняла меня?

– А то что?

– Придушу, ясно? – он дышит часто, а голос тихий-тихий, его слышу только я. Но от его слов становится тепло, оно перетекает из каждой клеточки в соседнюю. Улыбка больше не про радость и свободу. Она про то, что моя бездна рядом. И именно с ней я и могу сосуществовать.

– Глеб?

– М? – шумные вдохи у линии шеи.

– Я хочу бокал вина. Безумно.

Он отстранился от меня и уставился своими темными глазами.

– Есть одно место, – на лице еще нет улыбки, но по голосу понимаю, что наша буря позади. Так ведь всегда и было. Мы вместе доходим до края, потом вместе ныряем, в самую глубь, на дно, и вместе поднимаемся. Только вот почему не смогли выбраться рука об руку тогда?

Мы спускаемся по лестнице и идем снова по улочкам старого города. Я скоро начну здесь ориентироваться. Небольшой ресторан, где столики расположены на улице. Вечерние огни уже горят вдоль улиц. А на столах зажигают свечи.

Глеб подводит к одному из ресторанов. Невзрачная вывеска и немного потрепанные чехлы на стульях. Та, прошлая, Мила бы ни за что не переступила бы порог этого заведения. Но нынешняя Мила берет Глеба за руку и сама выбирает столик. Он снова крайний. А еще с него открывается вид на лестницу, по который мы спускались в начале дня. Глиняные горшки уже не должны обжигать нежную кожа. Из окон этого домика видны занавески. Их ветром выдуло на улицу, и они колышутся от любого дуновения. Пожилая пара что-то бурно обсуждает. Их слышно издалека. И сейчас это место как никогда напоминает мне Италию.

Официант приносит нам меню и параллельно зажигает свечу. Она тлеет потихоньку с приятным треском. А тени от нее выглядят мягко, словно границу стерли маленькими мазками. Хочется провести по этим линиям, убедиться в их мягкости.

Нам приносят большую тарелку устриц и бутылку белого сухого вина.

– Устрицы, Навицкий?

– Не нравятся?

– Ну почему же? – указательным пальцем касаюсь кромки широкого бокала для белого вина, веду по диаметру, стреляя в Глеба своим взглядом.

– Тогда ты первая!

Ведет бровями и указывает на тарелку с противными на вид устрицами. Я пробовала их один раз. И он остался в памяти надолго. Я будто съела кисель из моря. Противная вязкая жижа, которую почему-то надо немного пожевать.

Стараюсь не теряться.

Беру одну устрицу в руку, сбрызгиваю лимоном, даже не обратив внимание, сморщилась она или нет. И, подцепив вилкой, направила раковину в рот. Вкус остался такой же мерзкий. И я сделала большой глоток вина.

– Твоя очередь!