Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг

Портреты списаны с натуры не полностью – Бен Моисеевич, например, наделен чертами Краснощекова, дочь которого Луэлла фигурирует в повествовании как “приемный ребенок” семьи. Есть в них и черты, заимствованные у посторонних людей. Описание Москвы также несет на себе отпечаток художественно оправданных деформаций. Однако интерес представляют не эти отклонения, а меткое описание параноидального и политизированного советского общества, равно как и достоверные портреты главных действующих лиц. Моран констатирует, что все, в том числе и он сам, безоглядно влюблены в соблазнительную Василису, которая “принадлежала к столь распространенному типу, что любому мужчине казалось, будто он уже обладал ею”; он замечает купленные ей Гольдвассером в Париже дорогие духи, и это в известной степени доказывает, что ее “политические убеждения были не глубокими” (“хотя она называла себя коммунисткой”); отмечаются также тесные контакты Бена Моисеевича с Чрезвычайкой. Если сведения о наличии в их комнате бюста Ленина соответствуют действительности, это пикантное напоминание о том, что теория не всегда совпадает с практикой…

Гольдвассер описывается как “великан” с “открытым, симпатичным лицом”, поэт с “оригинальным стилем”, который сочиняет все – политические пьесы, рекламу производимых государством товаров, атеистические детские песенки и стихи, воспевающие применение удобрений в сельском хозяйстве. По словам Морана, он “слишком художественная натура”, чтобы не страдать от неврозов. В случае Гольдвассера невроз называется ипохондрией. “Его боязнь инфекций известна всем; этот коммунист чистит предметы, до которых дотрагивается, стерилизует свой столовый прибор, носит резиновые перчатки, открывает двери на той высоте, где никто их не касается”. Из трех членов семьи он самый богатый и содержит остальных: “Это первая страна, где я вижу, чтобы поэт платил за других”. Бо́льшую часть доходов, несомненно, приносили книги и выступления, но он также выигрывал значительные суммы. Когда ближе к ночи присутствующим раздали карты, Моран заметил, что поэт “играет гениально, безжалостно удваивая ставки”.

Повесть “Я жгу Москву” была напечатана в апреле 1925 года в журнале Demain и в книге L’Europe galante, изданной в Париже в том же году, но позднее. Как представители “первого в мире рабочего государства” Маяковский, Лили и Осип были возмущены тем, что автор изобразил их представителями послевоенной “галантной Европы” – и тем, как они были изображены. Эльза нашла повесть антисемитской, а Маяковский сказал в адрес Морана, что “гнусность он по-видимому изрядная”. Согласно Эльзе, Маяковский одно время носился с мыслью написать ответ, в котором страницу за страницей опровергнет все утверждения Морана, объясняя, “как оно все было на самом деле”; однако из этого ничего не вышло.

Литература и революция

На следующий день после возвращения в Москву, 28 декабря 1924 года, Маяковский принял участие в заседании, посвященном оформлению советского павильона на Художественно-промышленной выставке, которая откроется в Париже следующей весной. В подготовительный комитет входили и другие представители русского левого искусства, в том числе Александр Родченко и архитектор Константин Мельников, автор проекта павильона. Маяковский отвечал за отдел рекламы. В январе 1925 года было решено, что СССР будет представлен семнадцатью оригинальными плакатами из разных отраслей промышленности, в том числе и плакатами Маяковского.

Двенадцатого января Маяковский получил новый заграничный паспорт, что свидетельствует о том, что он собирался вернуться в Париж скоро, возможно, еще до открытия выставки, запланированного на конец апреля. Но, в отличие от Родченко, который уехал в Париж в марте, Маяковский покинул Москву лишь в конце мая. Для этого было несколько причин: во-первых, советский павильон был готов только в начале июня, во-вторых, культурно-политическая ситуация требовала его присутствия в Москве.