В интервью и выступлениях Маяковский критиковал технологизацию и индустриализацию Америки как с идеологической, так и с эстетической точек зрения. Хотя американцам удалось достичь впечатляющих материальных результатов, но сами люди не поднялись на соответствующий уровень и еще живут в прошлом. “Интеллектуально ньюйоркцы еще провинциалы, – заявил он в своем первом интервью, которое взял у него журналист Майкл Голд. – Их умы не сумели еще воспринять полностью значение индустриального века”. Город “не организован”, это не “зрелый продукт взрослых людей, понявших, чего они хотят, и спланировавших его как художники”. Индустриальный век в России будет другим, “он будет спланирован, будет сознательным”. В качестве примера Маяковский упоминает небоскребы, о которых мастера Ренессанса могли лишь мечтать, пятидесятиэтажные здания, бросающие вызов закону всемирного тяготения. Но американские архитекторы, очевидно, не понимают, что им удалось совершить чудо, и украшают свои творения смешными готическими и византийскими орнаментами. “Это все равно что нацепить розовые бантики на экскаватор или посадить пухленькие куколки на паровозы”, – говорит он и предлагает в виде альтернативы искусство футуризма и индустриального века, основным принципом которого является функциональность: “Ничего лишнего!” Маяковский верит, что “искусство должно иметь функцию”, – так же как он сам очистил свою поэзию от риторики и вернулся к сути, “каждый продукт индустриального века должен быть функциональным”, и футуризм “за технику, за научную организацию, за машину, за планирование, за силу воли, за смелость, быстроту, точность – и за нового человека, вооруженного всем этим”. Любопытно, что интервью кончается цитатами из статьи Троцкого о футуризме с ее характеристикой Маяковского как “огромного таланта” и “смелого мастера”. Легко допустить, что цитата была подсказана журналисту самим поэтом.
Американские стихи Маяковского тоже сильно идеологизированы, но в двух из лучших стихотворений, “Бруклинский мост” и “Бродвей”, он не может сдержать ребяческого энтузиазма, который вызывает у него американское техническое чудо и бурлящий мегаполис: “Налево посмотришь – / мамочка-мать! // Направо – / мать моя мамочка! // Есть что поглядеть московской братве. <…> // Это Нью-Йорк. / Это Бродвей. // Гау ду ю ду! // Я в восторге / от Нью-Йорка города”.
Лодка на Лонг-Лэйке
Американские впечатления Маяковский передал не только в стихах, но и в путевых заметках “Мое открытие Америки”, которые вышли отдельной книгой в августе 1926 года. Посещение Америки оставило глубокий след в его сознании, и по возвращении в Советский Союз он читал многочисленные доклады, отчитываясь об увиденном и пережитом. Однако были два события, о которых он не упоминал ни в публикациях, ни в выступлениях, хотя они потрясли его не меньше, чем собственно столкновение с американской действительностью.
Получить визу и найти квартиру на Пятой авеню (№ 3, рядом с Вашингтон-сквер) Маяковскому помог Исайя Хургин, проживавший в этом же доме. Математик и астроном, Хургин приехал в США в 1923 году в качестве главы американского филиала немецко-российского транспортного предприятия. Поскольку организации, отвечавшие за торговлю между СССР и США, работали плохо, он предложил министру внешней торговли Красину (бывшему начальнику лондонского Аркоса) учредить новое акционерное общество, и в мае 1924 года была создана Американская торговая корпорация (Амторг). Компания начала свою деятельность со стартовым капиталом в один миллион долларов, но уже через год ее оборотный капитал составлял 50 миллионов. К тому времени, когда Маяковский приехал в США, Хургин успел сделать себе имя в финансовых кругах Нью-Йорка как “жизнерадостный, умный, проницательный, ироничный человек”. Поскольку Амторг отпочковался от американского филиала Аркоса, легко предположить, что контакт с Хургиным осуществился при посредничестве Красина (с которым Маяковский встречался в Париже) или другого сотрудника этой фирмы, может быть, даже через Елену Юльевну, которая по-прежнему работала в лондонском офисе Аркоса.